Прот.Валентин Свецицкий
Духовник. Итак, тебе кажется, что монашество — это отклонение от христианского идеала…
Неизвестный. Да. Я думаю, что в Евангелии нет ни одного слова о монашестве.
Духовник. И ты думаешь, что святые подвижники не достигали высшего нравственного совершенства и искажали то нравственное учение, которое дал людям Христос…
Неизвестный. Да. И я думаю, что монашеский аскетизм был совершенно чужд первоначальному христианству, что он создался под влиянием древневосточного изуверского аскетизма и что между образом апостола Иоанна и каким-нибудь Симеоном Столпником, покрытым струпьями, нет ничего общего…
Духовник. Скажи мне подробно, в чем ты усматриваешь разницу.
Неизвестный. Постараюсь. Христианский идеал нравственности — это идеал совершенной любви. Апостол Иоанн из всех учеников Христа был самым полным Его воплощением. Что может быть прекраснее старца, который, теряя последние жизненные силы, повторяет только одно: «Дети, любите друг друга… Любовь — это совокупность совершенства». По словам апостола Павла, любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1 Кор. 13, 4-7).
Такая любовь — начало действенное. Это то чувство, которое заставило самарянина остановится перед страдающим человеком и омыть его раны. Образ совершенного христианина — это образ совершенной всепрощающей любви, отдающей себя на служение людям. Ибо нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15, 13). Я более или менее правильно охарактеризовал нравственный идеал христианства?
Духовник. Да, вполне правильно.
Неизвестный. И вот — монах. Что общего у него с этим светлым образом евангельской любви? Начнем с одежды. Разве Христос облечен был в траур, а не в светлый хитон? Разве носил он черный клобук и черную мантию, напоминающую крылья черной птицы? Пойдем дальше. Что за дело монаху до избитых, израненных, измученных людей, когда он бежит в пустыню ото всех — и от счастливых, и от несчастных? Как он может душу свою положить «за други своя», когда сидит по нескольку дней в затворе или стоит на столпе, занимаясь самоспасением. Христос простил женщину. Он поставил женщину в пример фарисею. Женщина слезами своими омывала ему ноги, и волосами своими отирала их. Он возвеличил ее. Для монаха в ней — смертоносный яд. Он проклинает ее. Бежит, как от моровой язвы. Христианство — это любовь, всех согревающее тепло, радость, свет. Монашество — это самоспасение, холод, постоянные слезы, прочный суровый затвор, подземная пещера — без света, без воздуха, без радости. Христианство — это религия свободного человека. Ибо где Дух Господень — там и свобода. Монашество — это рабство. Монашество — все по букве, по Уставу, по-внешнему. Христос не гнушался «пировать» с мытарями и грешниками. А монах не пьет и не ест и, несмотря на свои приниженные поклоны, в душе горделиво считает всех зараженными грешниками и бежит мира как зачумленного. Христианство говорит о святости тела, которое — храм Духа Святаго, а монашество все проникнуто ненавистью к этому «храму», оно ненавидит и всю земную жизнь, проклинает ее и считает за счастье скорее из нее уйти. «Всегда радуйтесь»,- говорит Апостол. «Всегда будь печален»,- говорит Египетский подвижник авва Исайя.
Что же общего между этим черным, суровым, ненавидящим жизнь монашеством и исполненным любви и радости Евангельским Христианством?
Духовник. Какое страшное недоразумение… Сколько неправды в твоих словах… А ведь не за-глянув глубоко и в Евангельское учение, и в монашество — может показаться, что и в самом деле ты прав.
Неизвестный. Неужели же я не прав? Неужели все это только недоразумение?
Духовник. Конечно, не прав. Монашество — это несокрушимая твердыня христианства. Это самая высокая ступень достигнутого совершенства. Это лестница, по которой люди восходили и восходят к Богу. Это самый прямой, хотя и самый трудный путь истинной христианской жизни.
Неизвестный. Так неужели ты можешь представить себе Христа в монашеском клобуке?
Духовник. Нет.
Неизвестный. Так я ничего не понимаю…
Духовник. Потому что не понимаешь сущности монашества.
Неизвестный. Возможно. Я и прошу тебя разъяснить мне это.
Духовник. Ты совершенно верно охарактеризовал идеал христианского совершенства. Но подумал ли ты о том, какие препятствия на пути к этому совершенству, не указаны ли они в слове Божием? И не указано ли, что борьба с ними — необходимое условие нашего спасения?
Неизвестный. Мне кажется, что препятствия не имеют отношения к вопросу о положительном содержании нравственного идеала.
Духовник. Да. Но они имеют отношение к во-просу о сущности монашества.
Неизвестный. Мне это непонятно.
Духовник. Монашество — это отречение от мира и отречение от своей воли, борьба со страстями. Рассмотрим все это подробно и увидим тогда, искажает ли монашество христианское учение.
Неизвестный. Да. Я попрошу тебя как можно подробнее рассмотреть это. Возможно, что здесь я найду ответ и на последний вопрос, о котором упомянул в прошлый раз.
Духовник. Каково отношение христианства к миру и к мирским привязанностям? Горе миру от соблазнов…,- сказал Господь (Мф. 18, 7). И взаимоотношение «мира» с христианством раскрыл в следующих словах: Если бы вы были от— мира, то мир любил бы свое; а как вы не от -ми—-ра, но Я избрал вас от мира, потому
ненави-дит вас мир (Ин. 15, 19).
В посланиях Апостольских отношение к миру устанавливается совершенно определенно: Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей,- говорит апостол Иоанн (1 Ин. 2, 15). И в другом месте: Весь мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19).
У апостола Иакова говорится: …не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4, 4). …Вы со Христом умерли для стихий мира,- говорит апостол Павел (Кол. 2, 20). Мирские привязанности — это «соблазн», который должен преодолевать человек. За Спасителем шло множество народа, и Он, обратившись к ним, сказал: …если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником… (Лк. 14, 26). И в другом месте Он подтвердил это в общей форме: …всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14, 33).
Об этом же сказал притчу, как один человек сделал большой ужин, позвал многих, и, когда ужин был готов, все начали, точно сговорившись, отказываться. Первый сказал: «Я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее». Другой сказал: «Я купил пять пар волов и иду испытать их». Третий сказал: «Я женился и потому не могу прийти». Разгневанный хозяин призвал, вместо этих званых, нищих, увечных, хромых и слепых. А званым и отказавшимся, из-за своих привязанностей к земным вещам, прийти на пир, Он сказал: Никто из тех званых не вкусит моего ужина (Лк. 14, 18-24).
Однажды Господь обратился к одному человеку со словами: «Иди за мною». Тот сказал: «Господи! Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Но Иисус сказал ему: …предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Мф. 8, 22).
Еще другой сказал: «Я пойду за Тобой, Господи, но прежде позволь мне проститься с домашними моими». Но Иисус сказал ему: …никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк. 9, 62).
Вот что должен преодолеть на своем пути христианин, идущий к совершенству. Он должен преодолеть все порабощающие его привязанности, поскольку они препятствуют его служению Христу. Он должен возненавидеть мир с его соблазнами и всех близких своих, даже мать и отца, коль скоро они будут мешать этому служению. Он должен быть свободен и от власти мирских стихий, и от всех земных своих забот.
Разве это не монашество? Разве это не уход от мира? Ты говоришь, монахи бегут от мира, как от зачумленного. Да, бегут. Но мир и есть зачумленный. Где же противоречие с христианством, где искажение христианского идеала? Разве все, что говорит Слово Божие, не осуществляет монашество в своей жизни? Разве монах не порывает с миром? Не уходит во имя духовной жизни от своей семьи, от своих сестер, имений, волов, забот? Разве не возлагает на себя каждый подвижник крест служения Христу?
Неизвестный. Я не понимаю тогда. Как же служение ближнему? Как можно накормить голодного, напоить жаждущего, посетить в темнице заключенного, дать приют страннику — если бежать от мира? Не значит ли это больше всего думать о себе, о собственном спасении? Не есть ли это эгоистическое самоспасение, прикрытое внешним благочестием?
Духовник. Ты понимаешь служение ближнему, как это понимают в миру, поэтому и говоришь так.
Монашество думает о своем спасении не из эгоистических побуждений, а по любви к Богу. Душа человеческая принадлежит Творцу, и подвижник хочет отдать ее Богу в достойном состоянии. Представь себе некоторое подобие и в отношениях мирских. Представь себе послушного сына, который по-настоящему любит своего отца. Ему хочется хорошо учиться, потому что так хочет любимый отец, и успехи в учении будут ему приятны. Он не думает о личной пользе от учения. Он боится огорчить отца леностию и всеми силами стремится достигнуть наибольших успехов, чтобы доставить радость отцу. Вот именно такой «учащийся сын» — каждый монах. Это не эгоистическое самоспасение, а это самоотверженное учение. Подвиг монаха полон любви к Богу, желания угодить Ему, порадовать своим исправлением, отдать на это все свои силы, чтобы по возможности успешно окончить курс.
Ты говоришь, что монах не служит людям, не приносит им пользы. Но ведь «польза» на языке Евангельском совсем не то, что на языке мирском. Конечно, хорошо облегчить физические страдания ближнего, или накормить голодного, или напоить жаждущего, но как можно служить людям, чувствуя себя слепым? Не надо ли сначала избавиться от своей слепоты? Монашество не было бегством от людей в смысле нежелания послужить им. Это было бегство от соблазна и греха, чтобы сделать себя достойным такого служения. Каждый монах, уходя из мира, знал, что он должен всего себя отдать Богу, а если потребуется его служение людям, тогда Господь призовет его к этому служению. Ты смеешься над столпничеством, но сколько пользы принесли людям эти убежавшие от людей подвижники! Сколько через них было принесено учения, утешения, спасения страдающим и погибающим людям. И не только для современников, но и для нас по сии дни.
Неизвестный. Да. По отношению к миру, пожалуй, ты прав. Монашество односторонне, но осуществляет слова Евангелия.
Духовник. Ты увидишь, что оно осуществляет и другие стороны христианского учения. Христианин должен отречься не только от мира и от мирских привязанностей, но и от своей воли, поскольку она стремится противопоставить себя воле Божией. Он должен смириться перед Господом и преодолеть всяческое в себе самоутверждение и гордыню.
…Отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною,- говорит Господь (Мф. 16, 24). Надо идти за Христом, чтобы во всем была единая воля Божия. Надо смириться перед этой волей и отказаться от всяческой гордыни, ибо кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом (Мф. 20, 27).
Смирение, то есть отказ от гордыни и самости есть основная задача христианина в отношении своей воли, потому что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6). И в молитве Господней сказано: да будет воля Твоя.
А когда Господь молился по-человеческому перед Крестным страданием Своим, Он дал совершенный образ такого отречения от своей человеческой воли: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты… Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф. 26, 39, 42). Смирение, отказ от своей воли, полное «отвержение себя» и есть задача монашества. Где же тут искажение христианства? Не есть ли это, напротив, его достойное исполнение?
Неизвестный. Да, конечно, христианство — религия самоотречения. И в этом монашество не противоречит Евангельскому учению.
Духовник. Но чем же противоречит? Не борьбой ли со страстями? Вот тем «аскетизмом» в отношении своего тела, который кажется тебе особенно искажающим Евангельское учение? Прочти, что говорит Господь о борьбе со страстями: Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную (Мф. 18, 8-9).
Послания Апостольские подробно рассматривают эту борьбу. Я приведу тебе несколько мест из Апостольских посланий. Возлюбленные! прошу вас, как пришельцев и странников, удаляться от плотских похотей, восстающих на душу (1 Пет. 2, 11). Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога… (Рим. 8, 6-7). …Если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете (Рим. 8, 13). …Усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным (1 Кор. 9, 27). …Умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание… (Кол. 3, 5). Вот что говорит Слово Божие о страстях и о борьбе с ними. Разве это не то же самое, что говорит монашество? Страсти — одно из самых страшных препятствий на пути христианского самосовершенствования. Их нельзя преодолеть без ожесточенной борьбы. Почему? Потому что: …плоть желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы (Гал. 5, 17). Эта внутренняя борьба так изображена Апостолами: …знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю…В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих…Итак тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха (Рим. 7, 18-19, 23, 25).
Ты говоришь, что монашество проклинает женщину. Неправда. Оно проклинает тот соблазн, который исходит от нее для избравших монашеский путь. Монашество встало на путь девства — и в плотском соблазне, естественно, видело страшного врага на этом пути. Оно объявило решительную борьбу этому соблазну. При чем же тут проклятие женщины! Ведь и женщины встают на путь иночества, и для них такой же соблазн несет мужчина, и так же, как монаху повелевается бежать от красоты женского лица, монахине повелевается бежать от красоты лица мужского! Это не значит, что монашество проклинает мужчину. Монашество борется с соблазном. А для пути девства плотское влечение — страшный соблазн, и потому оно бежит от него, как от «моровой язвы». Итак, в аскетическом подвиге каждого христианина нравственная задача поставлена совершенно ясно: надо побороть страсти, умертвить плоть. Надо распять плоть свою со страстями и похотями. Но разве это не есть сущность монашеского аскетизма? Подвижники прошли именно этот путь борьбы, и в своих творениях оставили нам в руководство все нужные указания, как идти по этому пути, как вести «невидимую брань», чтобы достигнуть победы. Монашеский подвиг «умерщвления плоти» — это не искажение христианства, а его исполнение. Это прохождение и того внутреннего пути, который должен пройти, без исключения, каждый.
Неизвестный. Значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет. Об этом я говорю дальше. Но внутреннюю борьбу с плотью должен пережить каждый непременно. И монашество, где эта борьба доведена до наибольшего напряжения и совершенства, с наибольшей полнотой осуществляет Евангельский идеал, а не искажает его.
Неизвестный. Но почему же тогда Христос не мог быть монахом?
Духовник. Потому, что монашество — путь. А Христос — совершенная истина. Но по человечеству Христос и примером своим показал этот путь. Перед Своим общественным служением Он ушел в пустыню и пробыл там 40 дней. Он дал образ полного самоотречения, отвергнув искушения диавола, предлагавшего Спасителю личное величие и власть над всем миром. Господь сказал ему: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Мф. 4, 10). Христос отверг соблазн плоти, отвергнув искушения диавола, предлагавшего камни превратить в хлебы.
Неизвестный. Но если Евангельское христианство совпадает с монашеским аскетизмом — почему же в христианстве основное чувство радости, а в монашестве — чувство печали?
Духовник. О какой радости и о какой печали говоришь ты? Монашество, проповедуя печаль, не посягает на благодатную христианскую радость. И христианство, говоря о радости, не отрицает монашескую печаль. Авва Исайя дает монахам заповедь быть печальными. А апостол Павел говорит: Всегда радуйтесь! (1 Фес. 5, 16). Но тот же Апостол в другом месте говорит: Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7, 10). Не о мирской печали, проповедующей смерть, говорит Египетский подвижник, а о печали ради Бога, той печали о грехах, которая постоянно должна сокрушать сердце истинного монаха. Но это не лишает его той радости, о которой говорит Апостол. Ибо та радость — от веры в Христа воскресшего и от надежды на свое спасение.
Итак, в Евангелии указываются препятствия на пути нравственного совершенствования, которые должны преодолеть христиане. Эти препятствия — мирские соблазны, личное самооутверждение и страсти. Преодолеть их можно уходом от мира, самоотречением и умерщвлением плоти.
Но все это и составляет сущность монашества. Таким образом, оно не искажает, а осуществляет христианское учение.
Неизвестный. Но ведь в первые века не было монастырей. Почему же эти задачи непременно должны быть задачами монаха, а не каждого христианина?
Духовник. Это совершенно другой вопрос и, чтобы ответить на него, надо рассмотреть историю монашества с ее внутренней стороны.
Неизвестный. Я очень прошу тебя об этом.
Духовник. Во времена Апостольские монастырей в нашем смысле не было. Но значит ли это, что их вообще не было? Нет. Монастырь был. Но он был в миру, и были монахи, хотя они не носили монашеских одежд.
Неизвестный. Что ты разумеешь под этим?
Духовник. Всю первоначальную Церковь. Вся она была не чем иным, как монастырем в миру, а все христиане — монахами в этом монастыре.
Неизвестный. И все-таки я тебя не понимаю.
Духовник. Первоначальная Церковь не ограждала себя внешними видимыми стенами, но она самым решительным образом отделялась от мира. И все христиане ставили перед собой те нравственные задачи (разумеется, кроме безбрачия), которые впоследствии стали задачами специально монашескими. Разверни книгу Деяний, и ты сразу увидишь этот монастырь. Что было основным жизненным делом христиан? Молитва. Они жили молитвенною жизнью. Жили для Бога и в Боге. Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его (Деян. 1, 14) — это было в Иерусалиме, в горнице, где после вознесения Господа собрались ближайшие Его ученики. Здесь, помолившись, они бросили жребий и избрали Матфия Апостолом, вместо отпавшего Иуды, здесь сошел на них Дух Святый в огненных языках, здесь получили они благодатные дары — и вошли в постоянное и реальное молитвенное общение с Богом. Эти первые дни в жизни Церкви были днями постоянной молитвы. И когда община христиан быстро разрослась до нескольких тысяч человек — это молитвенное основание их жизни осталось неизменным; и они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах (Деян. 2, 42).
Когда дальнейший рост общины стал отвлекать от молитвы, так как явились различные хозяйственные заботы, были избраны специальные для этого лица — дьяконы, чтобы Апостолам дать возможность постоянно пребывать в молитве и служении слова. Посмотри дальше на жизнь этой первоначальной Церкви Апостольского времени, и ты ясно увидишь в ней те самые черты, которые теперь мы связываем с «монастырем». Их внутренняя жизнь была исполнена благодати и истинно Церковного единства. И если применять теперешние наши понятия — это был идеальный монастырь, не видимо, а внутренне воздвигнутый в миру. Все же верующие были вместе и имели все общее (Деян. 2, 44). У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4, 32).
Они не уходили в пустыню. У них не было высоких каменных стен, но никакие каменные стены не могли так оградить от «мира» Святую Церковь, как это делало то внутреннее отношение к мирской жизни, которое было у первых христиан. Духовная невидимая ограда этого монастыря была надежнее всяких стен, потому что она ставила монастырь вне мира не в смысле внешней обособленности, а в смысле того ясного и всеми чувствуемого различия благодатной природы Церкви и злых стихий мира, о которых говорит Апостол: …кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4, 4).
О том, как обособленно жила Церковь, не смешиваясь с мирской жизнью, хотя и пребывала в миру, видно из следующих слов Деяний: Из посторонних же никто не смел пристать к ним… (Деян. 5, 13).
Они проповедовали миру Слово Божие, свидетельствовали о Воскресении Спасителя, несли этому миру благую весть о спасении, и число верующих росло с каждым днем. «Народ прославлял их». Но внутренняя жизнь Церкви делалась до-ступной только для тех, кто уже становился верным. Мир в свою жизнь они не допускали. И это соблюдалось с величайшей строгостью.
Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его (2 Ин. 1, 10). Эти кажущиеся жестокими слова были обращены к миру, и произнес их Апостол любви Иоанн! Но Церковь все увеличивалась по своему составу. В нее входили массы язычников. Понемногу стушевывалась грань между Царством не от мира сего — святою Церковью и окружающей это Царство мирской жизнью. Все более и более проникал в Церковь мирской, чуждый христианству дух.
Это начинало тяготить наиболее ревностных христиан, стремившихся во всей полноте сохранить внутреннюю церковную жизнь Апостольского времени и решительно не желавших обмирщения Церкви. Эти ревностные христиане, носители истинного Духа Церкви, стали во имя чистоты христианской и церковной жизни, порывать внешнюю связь с миром. Они уносили от мирских соблазнов в свое уединение чистоту жизни первых христиан и являлись истинными светочами христианства. Мало-помалу такое стремление к внешнему отделению от мирской жизни распространялось повсюду, и Церковь выдвинула против натиска мирских стихий монастыри как твердыню христианства, где чистота Апостольской Церкви ограждалась внешним разрывом с мирской жизнью. Отдельные подвижники уходили из этих монастырских общежитий, потому что общежительные монастыри все же жили в соприкосновении с миром, и в них неизбежно проникал, хотя бы отчасти, мирской дух. Это были пустынники, анахореты, столпники, затворники — те великие подвижники, которые возвышались над общей цепью монастырских высот, как отдельные недосягаемые вершины.
Неизвестный. Значит, Церковь была только в монастыре?
Духовник. Нет. Единая Церковь была и в миру, и в монастыре. Но монастырь был самой несокрушимой для врага твердыней ее святости.
Неизвестный. Но если монастырь — это древняя Апостольская Церковь в ее чистоте — откуда же явились «игумены», «старцы», «послушники», эти особые монастырские уставы, монастырские «правила», «пятисотницы», поклоны, словом, весь уклад монастырской жизни? К чему все это? Ведь обходился же без этого «монастырь в миру», как ты называешь Апостольскую Церковь.
Духовник. Уходя от мира и начав замкнутую, обособленную не только внутренне, но и внешне, духовную жизнь, монастырь не мог оставаться таким, как это было во время Апостолов. Было иное взаимоотношение с миром, иначе протекала внутренняя борьба, создавался совершенно иной уклад жизни. И монастырь стал создавать свои методы для достижения духовных задач, применительно и к этим новым условиям замкнутой церковной жизни, и к этому новому внутреннему самочувствию людей, порвавших и внешнюю связь с мирской жизнью. «Монашеский устав» — и богослужебный, и постный, и общежительный, все правила и весь строй монашеской жизни — все создано духовным опытом, молитвой, подвигом. В монастыре все от внутренней жизни, а не от ума. Во всем веяние Духа благодати Божией, которая обильно напояла избранных Христовых воинов. Они проходили путь христианского совершенствования в этих новых условиях — и каждый оставлял в сокровищнице монастырского устава свою драгоценную лепту.
Неизвестный. Но можешь ли ты подробнее сказать, что именно создал монастырь в смысле методов для достижения духовных задач?
Духовник. Молитва, пост и послушание — это то, чем жило монашество. И если вся Церковь создавала богослужебный и постный устав и укрепляла принципы послушания, то монашество создавало это по преимуществу. Ведь Церковь и монастырь — не есть нечто противоположное друг другу или различное по существу. Монастырь — определенная часть земной Церкви, но, ведя борьбу с врагом спасения, и Церковь в миру, и Церковь в монастыре, каждая делала свое дело, решала свои задачи в меру своих сил.
Неизвестный. Я бы хотел, чтобы ты подробнее сказал мне о молитве, посте и послушании.
Духовник. Хорошо. Начнем с молитвы. Молиться — это значит находиться в том особом внутреннем состоянии, когда духовное начало в человеке входит в таинственное и непосредственное соприкосновение с Господом Богом и поту-сторонним невидимым миром. Состояние это .возможно во всех внешних условиях. Но так как ему препятствует все мирское, то наилучшим условием для молитвы надо считать уединение. Господь Иисус Христос Сам указал этот молитвенный путь. Он и один оставался для молитвы, уходя от народа и от учеников. Оставался и с учениками своими, уединяясь с ними от народа. По словам евангелиста Луки: Он уходил в пустынные места и молился (Лк. 5, 16).
И евангелист Марк говорит: Утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место, и там молился (Мк. 1, 35).
Евангелист Лука говорит и об уединенной молитве совместно с учениками: Он молился в уединенном месте, и ученики были с Ним (Лк. 9, 18). Уединенное место — это внешне благоприятное условие для молитвы. Мирской шум мешает извне. Но есть препятствия внутренние. Как бы внутренний шум. Этот шум создают в нас мирские привязанности и плотские страсти. Поэтому за основным делом монашества — молитвой стоит внутренняя невидимая брань с соблазнами и связанные с этой борьбой добродетели: нестяжательность, самоотречение, бесстрастие.
Монашество опытно проходило путь нестяжательности, самоотречения и бесстрастия и опытом же создавало совершенную молитвенную жизнь. Все, что оно дало богослужебному уставу, и все, что вылилось в форму «келейных правил», было не кабинетными измышлениями, а результатом великих молитвенных подвигов. Молитва наполняла собой почти всю жизнь монастыря. Она создавала истинное небо на земле. Монах жил в храме и уходил оттуда лишь для тех или иных земных забот, которые нес терпеливо, как нечто неизбежное для облеченного в земную оболочку человека. Но исполнение этих земных дел не успевало рассеять то, что наполняло душу в храме. Потребность «непрестанно молиться» создала особый вид молитвенного подвига: делание молитвы Иисусовой: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного».
Эта молитва, явившаяся в Церкви, по преданию, со времен Апостольских, которую творили раньше все верующие люди, стала впоследствии основанием молитвенной жизни монахов. Молитвенное устроение без этой молитвы сделалось для монаха просто невозможным. Она была него постоянно и на устах, и в разуме, и в сердце. Она сопровождала его везде. Она восполняла молитву в Церкви, размягчая сердце и открывая его для усвоения Богослужения, она заменяла ему храм, когда он шел исполнять послушание и должен был заниматься земными своими делами. Она жила с ним в его келье, отгоняла тоску, саможаление, помыслы.
Она собирала блуждающую мысль и рассеянные чувства, она была самым сильным оружием в борьбе со страстями, особенно при неизбежных соприкосновениях с миром. Иисусова молитва давала возможность душе человеческой все время чувствовать себя перед очами Божиими. Все время в глубине сердца испытывать умиление от сознания безмерного к нам милосердия пострадавшего за грехи наши Господа Иисуса Христа, и сокрушение о грехах, и надежду на спасение. И все это как одно общее чувство, которое поселилось в сердце, жило там постоянно даже тогда, когда не произносились слова молитвы, и защищало душу от скверны и соблазнов мира. Молитва, как и все в жизни духовной, имеет свой путь и свои ступени восхождения. Не всегда с безусловной полнотой дается молитвенное состояние человеку.
И здесь, как в нравственной жизни, много от усилий самого человека, но главное и совершенное от милости Божией; от благодати, как дара Духа Святаго. В жизни нравственной каждый добрый поступок есть уже нечто положительное на пути совершенствования, потому что за ними стоит доброе произволение. И в жизни молитвенной каждое молитвенное слово, хотя бы и одними устами произносимое, есть уже молитвенное деяние, потому что свидетельствует о желании молиться. И монастырь поэтому строго требовал соблюдения, хотя бы внешнего, молитвенного правила. Это не было требованием «буквы закона». В этом была великая мудрость. Буква молитвенного правила была необходимой ступенью, которую непременно проходили и самые великие подвижники. Правило было то, что требовалось от всех. Дальнейшее восхождение по внутренним ступеням молитвенного совершенствования представлялось Благодати Божией и подвигам каждого отдельного человека.
Итак, монашество, продолжая дело Спасителя, Его святых Апостолов и первых христиан — подвигом и благодатию Божией создало совершенную форму молитвенного Устава и, опытно пройдя молитвенный путь, научало идти по нему всех ищущих спасения.
Второе дело монашества — пост.
Подвижники называют молитву и пост двумя крылами, без которых нельзя подняться над мирскою и страстною жизнью. Некоторые из них считали подвиг поста самым верным мерилом успешного прохождения духовного пути. Пост — это подвиг, который направлен на борьбу с нашими страстями. За ним стоит добродетель бесстрастия. «Даждь кровь — и приими Духа»,- говорит Апостол, разумея под «кровью» все скорби подвижнического пути. Под постом надо разуметь не только воздержание в пище, но совокупность всех подвижнических средств в борьбе со страстями. Первая и основная ступень его — воздержание от определенного состава пищи, от обилия и сладости, а дальнейшие ступени касаются внутренних задач: воздержание от всяких вообще скверн.
Церковный взгляд на это выражается словами: «Постимся постом приятным благоугодным Господеви. Истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания лжи и клятвопреступления — сих осуждение пост истинный есть и благоприятный». Перейти сразу к такому посту, перешагнув первую ступень «постного устава», так же невозможно, как подняться сразу же до умной молитвы, не пройдя первую ступень молитвы устной. Это не отвлеченное богословское утверждение, а истина, установленная подвижническим опытом, и все слова о том, что «лучше, чем не есть скоромного,- не злиться, не обижать, не завидовать» — пустые слова.
Духовная жизнь без поста невозможна. Эта истина, как и все в монашеской жизни,- не отвлеченно-богословская, а подвижническая, за которую заплачено кровью. Внешний устав не есть совершенный пост. И потому нельзя ограничиться им, но внутренние высшие задачи поста невозможны без соблюдения внешнего постного устава.
И здесь по человечеству Своему Спаситель указал примером Своим значение поста, не вкушая пищи в течение 40 дней в пустыне; и Апостолы молились с постом, и применяла пост вся древняя Церковь. Монашество, продолжая дело Спасителя, Апостолов и первых христиан, создало подвижническим опытом своим совершенный постный устав, как наилучший путь в достижении внутренних задач бесстрастия. Здесь молитва неотделима от поста. И пост неотделим от молитвы.
Переходим теперь к послушанию. Это — главный фундамент монашества. По-монашески — послушание выше поста и молитвы. На нем зиждется все великое здание монастыря. Оно проникает собой каждое движение монашеской жизни, оно — высшая вожделенная добродетель для каждого монаха. За послушанием стоит все — и молитва, и самоотречение, и бесстрастие, и смирение, и подвиг. Недаром святые Отцы называют послушание: «добровольным мученичеством». И этот путь добровольного мученичества проходит каждый монах. Он отказывается от своей воли и вручает ее игумену и духовному своему отцу. Он распинает свою волю, свое самолюбие, свою гордыню. Разум, желание, чувства — все отдается в послушание. Послушание — это не согласие с авторитетным мнением и не подчинение из принципа — это внутренний отказ от всякого самостоятельного действия. Отказ не потому, что «надо слушаться, хотя и не согласен, а потому, что не может быть никакого «несогласия,- ибо я ничего не знаю, а все знает, что мне надлежит делать, духовный мой отец.
Неизвестный. Подожди. Но если духовник ошибается. Ведь он не Бог. Неужели надо исполнять явно ошибочные или нелепые требования?
Духовник. Да. Подвижники говорят, что надо исполнять даже такие требования, которые могут казаться послушнику противоречащими его спасению. И это истина. Ибо где критика, несо-гласие,- там есть свое знание, своя воля, свое решение, которое противопоставляется знанию, воле и решению старца, а истинный послушник ничего не знает, воли своей не имеет, и решений у него никаких нет.
Неизвестный. А если старец будет требовать противного учению Церкви, если он отпадает от православия, тоже надо слушаться?
Духовник. Разумеется, нет. Отпадение духовника — есть смерть, а смертному не повинуются.
Неизвестный. Но разве ошибочные требования по неопытности или греховности духовника не могут погубить послушника?
Духовник. Не могут. Истинное послушание все сделает спасительным для послушника. Ошибки в духовном руководстве опасны для лишенных истинного послушания, они могут запутать и даже погубить их. Но послушник до конца — вне опасности. Послушание все покроет и все претворит во благо. Самое неразумное и вредное превратит в мудрое и полезное. Ибо послушание — это смирение, самоотречение, беспристрастие и любовь. А эти добродетели есть всегда верный путь спасения. В послушнике, как в огне, сгорают все мирские привычки, самонадеянность, самоутверждение, самовозношение. Послушание освобождает сердце от того мирского своеволия, которое рабство страстей выдает за свободу, и открывает путь к тому истинному состоянию свободы, которое дается лишь благодатью Божией смиренным Его рабам. Без послушания нет монашества. Оно проникает духом своим весь монашеский строй, весь устав и уклад монашеской жизни. Без послушания нет подвига, и все кажущиеся достоинства монаха — самообман.
Самочиние сводит на нет и молитву, и пост, и борьбу со страстями и делает бесплодным, даже опасным, подвиг. Там, где нет послушания,- там начинается страшная духовная болезнь, на языке монашеском именуемая прелестью. Подвиг без послушания — это путь к гордыне, который в единый час превращает в ничто плоды долгих подвижнических трудов. Монах — это прежде всего послушник.
Апостолы были послушниками Спасителя. На послушании Апостолов утверждалась первоначальная Церковь, и послушанием, молитвою и постом — создан монастырь. Послушание, как молитва, пост и всякая добродетель,- имеет свои ступени восхождения, свой путь развития. Не может человек сразу сделаться делателем умной молитвы и бесстрастным подвижником. Не может он сразу достигнуть и высших ступеней послушания. Монастырь научает молитве, научает посту, научает послушанию. Он ничего не требует через силу и не ломает, а спасает душу. Вот что такое монашество. Это наиболее совершенное создание христианства, а не его искажение. Это — твердыня Церкви. Оплот от злых стихий мира. Золотой апостольский век, бережно сохраненный в православных монастырях и перенесенный неповрежденным через долгие века мировой истории.
Неизвестный. Но опять спрошу тебя: значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет, не все.
Неизвестный. Почему?
Духовник. Во-первых, потому, что путь монашеский — поскольку монашество из мира ушло за каменную ограду — есть непременно путь безбрачных. А ты знаешь, что безбрачие не есть общеобязательный путь спасения, а лишь для тех, кто может его вместить. Во-вторых, потому, что воинствующая Церковь имеет особые задачи в миру. И как на войне не все должны сражаться в крепостях, хотя они и считаются главными твердынями, так и воинствующая Церковь побеждает мир не только монастырским подвигом, но и общественным служением. Кому что дано. Одни должны охранять крепость, другие сражаться в открытом поле. Одних Господь призывает в пустыню, и они проходят путь спасения в условиях уединенной монастырской жизни, других призывает к служению тем же высшим идеалам Богосовершенствования и к борьбе с теми же внутренними препятствиями, но уже в иных условиях, в иных внешних формах, не в монастырской, а в мирской жизни.
Неизвестный. Да, это ясно. Но встает вопрос о будущем. Монастырь явно пришел к упадку и, можно сказать, даже к уничтожению. И если уничтожилось самое сильное, то, что ты называешь твердынею Церкви, не очевидно ли, что должно уничтожиться менее сильное, то есть мирская Церковь? Но как это может быть попущено Богом?
Духовник. Внешняя известная нам форма монастырской жизни, может быть, и будет уничтожена внешней же исторической системой, но монашество не будет уничтожено никогда. В поразительных, истинно пророческих словах раскрывает судьбы монашества св. Антоний Великий. Он говорит: «Придет время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и темных келий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств, смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым дел, соответствующих знанию; любовь охладеет, вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах не менее самих мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником: и несмотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монах — собственно уединенник). Притом они будут величаться, говоря: «я Павлов», «я Аполлосов» (1 Кор. 1, 12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как иудеи отцом своим Авраамом. Но будут в то же время и такие, которые окажутся гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, и зло сотворить и не сотворил, нежели тот, кто влеком был к добру массою стремящихся к тому ревнителей…»
Неизвестный. Как же тебе представляется будущее этого нового монашества?
Духовник. Совершенно ясно, что св. Антоний разумеет здесь монашество в миру. Оно не будет внешне ограждено от мирских соблазнов, как ограждено было в прежнем монастыре. Эти новые подвижники будут жить в миру, где они «могли бы преступить» и не преступят, могли бы «сотворить зло» и не сотворят. Здесь разумеется не внутренний соблазн и не внутреннее совершение зла, так как это внутреннее падение угрожало монаху и в прежних монастырях и пустынях, а св. Антоний в своих пророческих словах противопоставляет будущих монахов прежним и говорит, что они будут блаженнее, потому что задача их будет труднее. Очевидно, речь идет о близости и доступности соблазнов, легкости, с которой можно «преступить», поддаться им, потому что они тут же под руками, не за оградой, а в миру, в котором будет жить этот будущий подвижник. И ясно далее, что это будет не общежительное подвижничество, а единоличное, потому что этим подвижническим путем будет идти не «масса стремящихся» к спасению, а отдельные люди. История как бы завершит круг и вновь придет и к гонениям первого века, и к монастырю первоначального христианства.
Вот что говорится о гонениях перед концом мира в слове Божием. Господь сказал своим ученикам на горе Елеонской о грядущей судьбе мира и христианства: …восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это — начало болезней. Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое… (Мф. 24, 7-9).
А св. Лука приводит следующие слова Спасителя: преданы также будете и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторых из вас умертвят (Лк. 21, 16). Но гонения, естественно, сделают невозможным внешний монастырь и поставят Церковь в условия первоначального христианства. Но это будет Церковь, прошедшая весь свой славный земной путь, в ней будут все духовные сокровища, которые приобрела она. Она будет «монастырем в миру», как была Церковь Апостольская, не потому, что откажется от всего, что обретено ею за две тысячи лет благодатным действием Святого Духа, а по своему духовному состоянию и по своему отношению к миру.
Отдельные люди будут по-прежнему принимать монашество, давая обет безбрачия и тем как бы устанавливая духовное родство с великим прошлым монашеской жизни, но и эти, принявшие постриг, и не принявшие его, а вступившие в брак,- все будут жить уже не в прежних монастырях, а в миру, как жила первоначальная Церковь.
Св. Иоанн Златоуст указал одно из главных духовных оснований для этого грядущего монастыря. В слове «О сокрушении» он говорит: «Мы должны искать пустынножительства не только в каких-либо местах, но и в самом произволении и прежде всего другого — душу свою ввести в самую необитаемую пустыню».
Вот эта внутренняя пустыня и будет основанием монастыря в миру. Не монахи, а все верующие будут уходить в эту пустыню. Не монахи, а все верующие встанут на путь послушания и духовной жизни. Вновь, как в апостольский век, Церковь внутренне оградит от мира себя и противопоставит себя ему. Встанут невидимые стены, которые прочнее, чем каменные, и оградят святую Церковь от мира, лежащего во зле. Эти стены воздвигнет молитва, пост, послушание, бесстрастие, подвиг. Вновь все верующие, как в древней Церкви, станут делателями молитвы Иисусовой. Вновь вернутся они к постоянному причащению Святых Тайн. Вновь, как некогда в Иерусалиме, будут «единодушно пребывать вместе» и будут чувствовать себя в миру, как в безводной пустыне. И новые подвижники превзойдут древних. И Церковь преисполнится, как и Церковь Золотого века, благодатными дарами Святаго Духа. Эта полнота благодати в древней Церкви была потому, что живы были люди, которые сами лицезрели Господа, и все было как бы освящено недавним Его присутствием среди людей. Церковь грядущая будет исполнена полнотой этой благодати потому, что будет полна предчувствием второго славного пришествия Его и будет освящаться близостью Христа Грядущего.
Неизвестный. Ты говоришь так, как будто бы это вопрос ближайших дней.
Духовник. Нет. Нам не дано знать времена и сроки. Но монастырь в миру уже созидается, это могут не видеть только слепые.
Неизвестный. Да. Твои последние слова уяснили многое. Точно открылся единый великий путь Церкви, который прошла она от времен Апостольских до наших дней и который предстоит пройти от наших дней до последних, тоже как бы Апостольских времен. Но мои вопросы, кажется, никогда не кончатся, и я никогда не излечусь от своих сомнений, которые ты именуешь пороком. И вот опять я должен просить тебя ответить мне на новый вопрос и успокоить новые мои сомнения.
Духовник. Постараюсь. О чем же ты хочешь спросить меня?
Неизвестный. Во всем, что ты говоришь о пути спасения, о внутренней борьбе, аскетических подвигах, о самоотречении и уходе от мира и, наконец, об ответственности перед Богом, я вижу признание «свободной воли». Но Церковь учит о Промысле Божием, о том, что все делается по воле Божией, что волос с головы человека не упадет без воли Отца, и я никак не могу примирить учение о свободе воли с учением о Божественном Промысле. Я боюсь, что этот вопрос окажется неразрешенным. Во всяком случае, я сам не могу разрешить его. Помоги, если можешь.
Духовник. Хорошо. В следующий раз мы будем говорить с тобой о Промысле и свободе воли.
Неизвестный. И тогда у меня останется еще только один вопрос.
Духовник. Не будем забегать вперед. Ты его скажешь в свое время.
