http://www.russned.ru/stats/1031
Cвятитель Григорий Нисский — один из трех великих каппадокийцев — оставил после себя небольшой труд «О младенцах, прежде времени похищаемых смертью». Это сочинение написано было им специально для правителя Каппадокии Иерия, поставившего перед святителем вопрос: «Что должно знать о людях, рождение которых недалеко отстоит от смерти»?
Прежде всего святитель Григорий показывает духовную сторону проблемы. Он видит ее следующим образом. Будет ли душа безвременно скончавшегося младенца судима Всевышним Судиею, подобно тому, как будут судимы остальные люди? Получит ли она то или иное воздаяние? Будет ли она прохлаждаема росою божественного благословения или опаляема очистительным огнем? Ведь существо проблемы в том, что умерший младенец ничего не успел еще совершить в своей жизни — ни добра, ни зла. А где нет даяния, там нет и воздаяния. Следовательно, раз у младенцев нет еще ни произволения, ни деяния, то нет и оснований, чтобы обрести им то, на что уповаем мы, достигшие зрелого возраста. Если же, несмотря на это, младенцы войдут в Царствие Божие, значит, они находятся в более выгодном положении, нежели те, которые могут прийти к тому же результату после продолжительной жизни, исполненной всевозможных скорбей и страданий. Если данный ход мысли верен, то лучше никому не жить долго.
При ответе на поставленный вопрос святой Григорий не использует никких риторических приемов. Он строго следует логике рассуждений. Логика же рассуждений такова.
Человек, как венец творения имеет сложную природу и состоит из двух разнородных стихий: умной и чувственной.
Для описания состояния падшего человека святой Григорий использует следующую аналогию. Присущая глазам способность зрения не является вознаграждением, это их естественное здоровое состояние. Также и слепота — это не кара и не результат наказания, но болезнь. Подобным же образом для людей, «очищенных в чувствах души», естественна и свойственна блаженная жизнь Божества. Но те, у кого душа не чиста, пребывают в неведении Бога, остаются не приобщенными к Его блаженной жизни. И это не наказание, но состояние болезни умной части души. Человеческое естество и было сотворено Богом именно для того, чтобы надеяться на участие в Его жизни, чтобы к этой жизни стремиться. Именно единение с Богом и является целью творения человека. Таким образом, вкушение божественной жизни, чем и является обожение, — это исполнение предназначения человека, его естественное состояние, а не воздаяние или награда. Также как и непричастность к Богу является не наказанием, а болезнью человеческой души, болезнью всего человеческого бытия.
Из сказанного выше вытекает следствие. Чаемое благо, то есть блаженная божественная жизнь, свойственно человеческому роду по естеству. И хотя это благо в некоторых случаях называется воздаянием, все же вкушение его — это не дело правосудия, а естественное состояние здоровой души. Только на основании этого положения и может прозвучать правильный ответ на вопрос о том, каким образом будет судим и в каком месте будет помещен младенец, не сотворивший в своей жизни ни добра, ни зла. Если для человека, который в зависимости от своего образа жизни либо исцеляет умное око своей души, либо по-прежнему недугует им, причастность или непричастность к Богу является закономерным развитием и итогом всей его жизни, то с младенцем бывает иначе. Поскольку младенец изначала не получил болезни и не нуждается в лечении и очищении, значит, он живет согласно естеству, и ему, как неопытному во зле, никакая болезнь души не препятствует вкусить приобщения к Свету.
Поэтому мы видим, что и младенцы могут иметь умную молитву, конечно, в соответствии с образами и представлениями своего возраста. Мы часто замечали, что есть младенцы, которые молятся, и молятся даже во сне. Один афонский монах говорил, что когда маленькие дети обращают свое внимание куда-то в сторону и смеются без причины, то это значит, что они видят своего Ангела-Хранителя. То, что случается в жизни святых, для которых всегда естественно сожительствовать с ангелами, бывает и с маленькими детьми. Вот, что говорит святитель: «Младенец же, неискушенный злом и не имеющий какого-либо недуга душевных очей, который бы препятствовал приобщению к Свету, живет по естеству. У него нет нужды в очищении для приобретения здравия, поскольку в начале он не принял болезни в душе». Итак, ум младенца чист, не имеет болезни, отличается здоровьем и пребывает в своем естественном состоянии. Поэтому у младенца нет никаких препятствий для приобщения к божественному Свету.
Согласно святому Григорию душа стремится к благу, к причастию божественного Света по самой своей природе. Человек принимает божественную благодать и божественное богатство в меру своей восприимчивости. И эта восприимчивость не зависит напрямую от телесного возраста человека или от обилия или недостатка добрых дел, совершенных им. Именно в такой перспективе нужно рассматривать будущее состояние человека, а не исходить из сравнения добродетельной жизни зрелого человека с жизнью младенца или человека незрелого. Делающий такое сравнение сам «незрел есть», потому что этим он показывает, что не располагает богословскими доводами.
На случаи же, когда младенцы, несмотря на заботу и молитвы родителей, уходят из мира по причине какой-либо болезни, мы должны смотреть только через призму Божия Промысла — говорит святой Григорий. Ведь совершеннейшее промышление заключается не просто в том, что исцеляются уже приключившиеся страсти, но в том, что человек ограждается от вкушения тех страстей, которые могли бы быть у него в будущем. Знающему будущее, каков и есть Бог, естественно воспрепятствовать повзрослеть тому младенцу, который впоследствии утвердился бы во зле.
Чтобы иллюстрировать эту мысль, святой Григорий использует следующую аналогию. Предположим, что есть богато накрытый стол со многими вкусными блюдами. Предположим также, что есть там и смотритель, знающий, с одной стороны, свойство каждого блюда, — какое из них вредное, а какое полезное, и, с другой стороны, — состояние здоровья каждого сотрапезника. Предположим еще, что этот смотритель обладает абсолютной властью позволить или, напротив, воспрепятствовать прикасаться к тому или иному блюду, чтобы каждый из сотрапезников вкушал только то, что наиболее подходит его организму. Очевидно, что в этом случае и больной не будет огорчен, и здоровый не дойдет до отвращения к пище по причине пресыщения множеством блюд. Так как если смотритель увидит, что кто-то пресытился пищей или упился вином и опьянел, то он повелит вывести его из этого места. Бывает, что человек, которого выводят, восстает против смотрителя, осуждает его за то, что он якобы по зависти лишает его этих благ. Но если он внимательно посмотрит на оставшихся сотрапезников и увидит, как они от пресыщения и пьянства начинают страдать рвотой и головной болью, как произносят непотребные слова, то, конечно, возблагодарит смотрителя за то, что он избавил его от страдания, происходящего от невоздержанности. Пример этот переносится на человеческую жизнь. Стол — это и есть человеческая жизнь, которая изобилует самыми различными блюдами. Но не все в жизни является сладким медом. В ней есть и своя горечь, как, например, соль или уксус, то есть разного рода неприятности, затрудняющие существование человека. Одни блюда вызывают кичливость, другие — вспышки безумия, а третьи — отвращение. Смотритель, которым является Бог, выводит из-за стола того, кто вел себя достойно, чтобы он впоследствии не уподобился тем, которые из-за гортанобесия предались безмерному пресыщению. Так божественный Промысл исцеляет болезни прежде их появления. Поскольку Бог силой Своего предведения знает, что новорожденный будет, когда вырастет, употреблять мир во зло, то Он и отрывает его от пира жизни. Новорожденный младенец отрывается от жизни, чтобы на трапезе этого мира он не предался гортанобесию. И в этом мы усматриваем любовь Божию, Его великое человеколюбие.
Последний вопрос — почему Бог делает такое различие в выборе. То есть почему Он одного промыслительно забирает прежде времени, а другому попускает жить и стать злым до такой степени, что можно даже пожелать, чтобы такой человек никогда бы и не рождался. Действительно, почему младенец промыслительно забирается из этой жизни, в то время как его отец, до самых седин участвующий в пире и потребляющий вместе со своими собутыльниками лукавый осадок, оставляется?
Прежде, чем ответить, святитель напоминает, что такие сложные вопросы нельзя судить с помощью ограниченной человеческой логики. И само пребывание в жизни злых людей позволяется и попускается Богом, дабы и из этого получилась некая польза. Обращаясь к примеру израильского народа, святой Григорий говорит, что Бог попустил явиться египетскому тирану, чтобы наказать израильский народ. Удалил же Он израильтян из Египта, чтобы они не уподобились египтянам и не переняли их обычаев. Ведь под ударами молота на наковальне даже самое твердое железо, не плавящееся в огне, может принять формы какого-нибудь полезного орудия труда. Итак, если младенцы и восхищаются смертью преждевременно, то делается это по Божию домостроительству, чтобы не впасть им в худшее зло. Если же некоторые из оставленных жить становятся злыми, то объяснять это следует уже иными причинами, которые сокрыты в Промышлении Божием и в Его Премудрости. Конечно, и от этого будет какая-то польза, ибо Бог не делает ничего без причины и цели.
Сон матери Кондратия Рылеева.
Великолепной иллюстрацией к сказанному святителем Григорием Нисским служит видение матери Кондратия Рылева — известного декабриста. Обратите внимание, насколько сильна материнская молитва.
«Коне было всего три года, когда он, дорогой, любимый мой мальчик опасно, безнадежно занемог. Вероятно, то был круп или дифтерит, — доктора не объяснили мне; они, созванные на консилиум, только качали головой, сознавая всю невозможность выздоровления ребенка. «Он не проживет и до утра», — сказали они няне, плакавшей о Коничке. Мне, видя мое полное отчаяние, они не решались говорить об этом, но разве я не замечала сама всей опасности положения бедняжки. Он, задыхаясь, метался по постельке, сжимая тоненькие исхудавшие бледные ручки, уже не узнавая меня, своей матери.
«Радость, счастье, сокровище мое, неужели ты уйдешь от меня?! Уйдешь!.. Нет, это невозможно, немыслимо!.. Разве могу я пережить тебя! — шептала я, обливая слезами эти дорогие мне ручки. — Разве нет спасения!.. Есть оно, есть… Спасение — одно милосердие Божие… Спаситель, Царица Небесная возвратят мне моего мальчика, возвратят, и снова он, здоровенький, весело улыбнется мне!.. А если нет?.. О, Боже, поддержи меня несчастную!..»
И в страшном отчаянии своем упала я пред ликами Спасителя и Богородицы, освещенными мерцающим светом лампады, и жарко, горячо молилась о выздоровлении моего крошки. Молилась так, как никогда потом не могла пламенно сосредоточиться на молитве. Тогда я всю душу свою вложила в слова незаученного обращения к Господу.
Не знаю, сколько времени длился молитвенный экстаз мой… Помню только, что всем существом моим овладела какая-то непонятная, светлая радость, какое-то тихое чувство покоя… Меня точно что-то убаюкивало, навевая сон. Веки мои отяжелели. Я едва поднялась с колен и, сев у кровати больного, облокотясь на нее, тотчас же забылась легким сном. До сих пор не могу отдать себе отчета, был ли то сон или я действительно услыхала… О, как ясно услышала я чей-то незнакомый, но такой сладкозвучный голос, говорящий мне:
— Опомнись, не моли Господа о выздоровлении… Он, Всеведущий, знает, зачем нужна теперь смерть ребенка… Из благости, из милосердия Своего хочет Он избавить его и тебя от будущих страданий… Что если я тебе покажу их?..
Неужели и тогда будешь ты все-таки молить о выздоровлении!..
— Да… да… буду… буду… все… все… отдам… приму сама какие угодно страдания, лишь бы он, счастие моей жизни, остался жив!.. — говорила я, с мольбой обращаясь в ту сторону, откуда слышался голос, тщетно стараясь разглядеть, кому он может принадлежать.
— Ну, так следуй за мной…
И я, повинуясь чудному голосу, шла, сама не зная куда. Пред собой видела я только длинный ряд комнат. Первая из них по всей обстановке своей была та же самая, где теперь лежал мой умирающий ребенок.
Но он уже не умирал… Не слышно было более свиста или как бы предсмертного хрипа, выходившего из горлышка. Нет, он тихо, сладко спал, с легким румянцем на щеках, улыбаясь во сне… Крошка мой был совсем здоров! Я хотела подойти к кроватке его, но голос звал уж меня в другую комнату. Там крепкий, сильный, резвый мальчик; он начинал уже учиться, кругом на столе лежали книжки, тетради.
Далее, постепенно, видела я его юношей, затем взрослым… на службе… Но вот уж предпоследняя комната. В ней сидело много совсем мне незнакомых лиц. Они оживленно совещались, спорили, шумели. Сын мой с видимым возбуждением говорит им о чем-то. Но тут снова слышу я голос, и в звуках как бы более грозные, резкие ноты:
— Смотри, одумайся, безумная!.. Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, отделяющим последнюю комнату от других, будет уже поздно!.. Лучше покорись, не проси жизни ребенку, теперь еще такому ангелу, не знающему житейского зла…
Но я с криком: «Нет, нет, хочу, чтоб жил он!» задыхаясь, спешила к занавесу. Тогда он медленно приподнялся — и я увидела виселицу!..
Я громко вскрикнула и очнулась. Первым движением моим было наклониться к ребенку и, как выразить удивление мое… он спокойно, сладко спал, ровное, тихое дыхание сменило болезненный свист в горле; щечки порозовели, и вскоре, просыпаясь, он протянул ко мне ручки, зовя маму. Я стояла как очарованная и ничего не могла понять и сообразить… Что это такое?.. Все тот же ли сон или радостная действительность?.. Но ведь все точно как было во сне там, в первой комнате!..
Все еще не доверяя глазам своим, я кликнула няню и вместе с нею убедилась в чуде исцеления приговоренного к смерти младенца. Няня передала мне решение докторов о невозможности его выздоровления. И надо было видеть изумление одного из этих эскулапов, приехавшего на другой день осведомиться о часе кончины мальчика, когда няня вместо трупа показала ему спокойно сидящего на постельке Коню, здорового и веселого.
— Да ведь это ж чудо, чудо!.. — твердил он.
Время шло, а сон мой исполнялся с буквальною точностью во всех, даже самых мелких подробностях… и юность его и, наконец, те тайные сборища. Более не могу продолжать!.. Вы поймете… эта смерть… виселица… О, Боже!..»
Журнал «Исторический вестник», 1895 год
Некоторые мысли по поводу. Среди декабристского сообщества Кондратий Рылеев был одним из самых радикальных участников. Вот портрет типичного революционера: «страстно любил Россию и в душе был поэт». У него была «благородная идея пожертвовать собой, указав при этом путь грядущим поколениям». Все это не мешало ему настаивать на физическом истреблении царской фамилии в случае успеха восстания. У него был талант революционного организатора. Совместо с Александром Бестужевым издавал журнал «Полярная звезда». Именно ему декабрист Каховский давал слово, что в случае, если будущий царь Николай Павлович выедет перед войсками, то он, декабрист Каховский, нанесет ему удар. Как это часто бывает, решимость декабриста Каховского в итоге направилась не туда. Он выстрелил и смертельно ранил одного из героев войны 1812 года генерал-губернатора Милорадовича, который подъехал узнать, что за беспорядки. А сам Кондратий Рылеев, как напишут очевидцы «в решительную минуту потерялся» (впрочем, это тоже часто бывает).
Жестокой была и его казнь. Трое из пяти повешенных — Рылеев, Каховский, Муравьев, сорвались и были повешены повторно. Причины падения объяснялись по-разному. Начальник Петропавловского кронверка В.И. Беркопф полагал, что веревки не выдержали тяжести кандалов.
Когда отняли скамьи из-под ног, — веревки оборвались, и трое преступников рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные на ней доски. Запасных веревок не было, их спешили достать в ближних лавках, но было раннее утро, все было заперто, почему исполнение казни еще промедлилось. Кто знает, какие слова покаяния ждал Бог от участников этой драмы? Говоря о драме, я имею в виду власть и общество. В XIX веке по рождеству Христову, это взаимное неприятие еще пытаются скрыть остатками светской учтивости, но не пройдет и двухсот лет, как это взаимное неприятие выльется в открытое презрение и ненавить. В самом деле, император Николай I назначает пособия женам и семьям казненных, но ведь, казнь при этом не отменяет. Да и повторное повешение человека никогда не считалось поступком рыцарским и благородным. Но власть тоже не слышит в ответ слов примирения. Сохранилась фраза, сказанная кем-то из декабристов, «Эх, Россия, даже повесить не могут как следует». На что власть, устами В.П. Голенищева — Кутузова отвечала:
… по неопытности наших палачей и неумению устраивать виселицы, при первом разе трое: Рылеев, Каховский и Муравьев, сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть.
Как бы то ни было, дело Кондатия Рылеева не пропало втуне. Его продолжили представители следующего поколения революционеров — разночинцы. Друг Герцена — Огарев — писал о Кондратии Рылееве
Рылеев был мне первым светом …
Отец! по духу мне родной —
Твое названье в мире этом
Мне стало доблестным заветом
И путеводною звездой
Подумать только — все эти события произошли исключительно по материнской молитве. Как знать, чем обернется в Истории то, что мы просим у Бога, даже в самых благородных и возвышенных целях? Вот и Иисус отвечал: «не знаете чего просите.»
Тогда преступила к нему мать сыновей Зеведеевых с сыновьями своими, кланяясь и чего-то прося у него. Он сказал ей: чего ты хочешь? Она говорит, Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве твоем. Иисус сказал в ответ: не знаете, чего просите.
