Вернулась я из месячной командировки и попала в клоаку. Дети, оставленные на отца (мы уже больше десяти лет в разводе, но отец детей воспитывает), что-то не договаривают, будто боятся. Чего боятся дети? Машин без номеров? Вот ещё напасть. Стала я выяснять, в чём дело, а семнадцатилетняя дочь и на год её младше сын всё отмалчиваются. Молчали-молчали и, наконец, на третий день прорвало.
Часа за два до полуночи, с которой начался отсчёт пути спасения, дочь посвятила меня в святая святых своего падения, рассказав о девушке Вете, которая ранее
(Год назад эта девочка выманила мою дочь обманным способом к себе на квартиру, сказав, что ей плохо, а сама со своими подругами избила её до сотрясения головного мозга, приставляя к горлу нож и угрожая убить. Дочь пришла домой вся в синяках, без недавно сшитого выпускного платья. И мы весь вечер до середины ночи ездили на скорой по врачам, обследуя её состояние. Но в милицию подавать заявление дочь не соглашалась, так как говорила, что тогда они её точно убьют. Когда я попробовала выяснить, за что они так с ней себя ведут, дочь плакала и говорила, что я ничего не понимаю в современной жизни, что они никого из своей компании не выпускают, требуя себе подчинения. И что уже несколько девочек так избито. А ещё через полгода эта компания избила ещё одну девочку, но уже в моей квартире. И родители этой девочки подали заявление на хозяйку квартиры. Но так как меня там не было, а дочь была, то её поставили на учёт в милицию, не слушая ничего о тех, кто реально совершал преступление, потому что тех девочек найти не предоставлялось возможным, а Ася — вот она.)
пугала Асю имеющейся у неё крышей, как будто Ася на улице живёт. Я мало знакома с молодёжным жаргоном, и в разговор вступил сын в качестве переводчика. Таким образом я выяснила, что у Веты были старые знакомые, которые имели выход на мафию. Когда у Аси появился «мальчик», оказалось, что он, член партии РНЕ, в то же время и есть одна из черепиц крыши, которой Вета пугала Асю. Произошла смена давления, то есть теперь уже Ася начала наезжать на Вику. Но Коля, получив от Аси то, что ему требовалось, а Асе на тот момент показалось не столь ценным, бросил её. И Вета продолжила свой наезд уже более круто.
Вот тут и появляется машина без номеров за день до моего возвращения из командировки, и появляется она возле нашего дома глубокой ночью. В дверь к ожидающим моего возвращения детям стали ломиться наглые, молодые и незнакомые. Дети стали звонить в милицию, но милицейская машина материализовалась без вызова, успокоив детей, что опасности нет и можно расслабиться. Только не верящая никому Ася проследила в окно за отъезжающей милицейской машиной, которая задержалась за стоящим напротив домом, и выяснила, что машина с крышей затаилась именно там, и что милиция имела с ней дело. Но дело было тёмное, так как милиция уехала, а машина без номеров простояла до пяти утра, выжидая, что Ася побежит к подругам за помощью или за советом. Ася никуда не побежала, но в шесть утра они с братом собирались идти встречать меня на вокзал.
К концу детского детективного рассказа позвонила ещё одна моя подруга, и узнав о причине моего волнения, рассказала, что в последнее время в их районе были случаи пропажи подростков после появления машин без номеров. Поэтому я и обратилась в милицию, в которой мне очень вежливо в доступной форме и такой же формальности объяснили, что дело заводится по факту. А раз факта пропажи не было, то и розыскная машина завестись не может. Я попросила элементарной защиты. Но наша милиция такими делами не занимается.
С этого-то и начинаются грядущие события. Пока я разговаривала по телефону, Ася убежала к подруге Нине, к которой приходила подруга Веты, и сообщила: или Ася придёт в четверг вечером (а весь этот беспроволочный нетелефонный дружеский контакт происходил в ночь со вторника на среду) на встречу с незнакомцами из машины, где её, обещали избить, или обидчики вломятся к нам домой и сделают всю квартиру, кто бы в ней в то время ни находился. И Ася, за два часа до этого в ультимативной форме не соглашающаяся прервать все контакты с цепочкой Ася-Вета, в той же самой форме стала требовать от меня мер по своему спасению.
На следующий день я пыталась найти какое-нибудь прибежище для дочери в городе, и везде получала отказ, пока само собой не пришло решение отвезти её в монастырь. Но поедет ли Ася?
Ася соглашалась на всё: и на юбку с платочком, и на церковные службы, и даже на 12 километров дороги, только чтобы спастись. И тут я дрогнула, почувствовав, что грядут очень важные события…
Автобус уходил рано утром, но Ася, обычно проводившая первую половину дня в царстве Морфея, встала на удивление бодрой и даже беспрекословно помыла посуду. Правда в дорогу поехала всё-таки в своих драных джинсах.
Водитель автобуса остановился на развилке, где стоял указатель: Важеозерский монастырь, 12 км. И мы тронулись в путь. Через километр нас подобрали два лесовоза; и мы добрались до монастыря с комфортом. Был полдень, когда мы зашли в церковь, в которой шла читка часов. В церкви, кроме чтеца, монаха и маленькой, сухонькой старушки, никого не было. Отстояв полчаса возле меня, Ася, наклонившись к моему уху, прошептала:
— Ты куда меня привезла?
— Я же тебе говорила… — начала лепетать я.
— Я здесь не останусь, — заявила Ася.
Делать было нечего, нужно возвращаться обратно в город. Спасения не получалось. Да и можно ли спасти насильно? В конце службы я подошла к старушке и попросила заказать заздравный сорокоуст для детей. Дальше действие развивалось совсем уж странным для меня способом, потому что я вдруг разревелась. Горестно вздохнувшая матушка Ангелина посоветовала сходить к колодцу со святой водой и даже отвела в маленькую комору на берегу озера, в которой посредине стоял колодец, а на стене висела икона святого Никиты. Матушка Ангелина подошла к иконе, взяла лист и подала мне:
— Читай, а потом брызгай святой водой на себя и дочь, а я сейчас. Я только и успела прочесть молитву, как мать Ангелина вернулась и обратилась к стоящей столбом Асе:
— Говори: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь. И крестись. На что Ася, уставившись исподлобья на меня, вдруг рявкнула:
— Не буду. Я обомлела. Мать Ангелина спросила у меня сурово:
— Она верующая?
— Дак крещёная.. — растерянно ответила я.
— Я спрашиваю: верующая?
Я испуганно посмотрела на дочь. Та молчала, упёршись взглядом в пол. И я начала лепетать что-то про адвентизм, и про своего брата, адвентистского проповедника. Мать Ангелина, развернувшись, выскочила в сердцах из коморы.
Мы вышли вслед за матерью Ангелиной из баньки, так и не окропив себя святой водой, и стали медленно подниматься по обледенелой тропинке между сугробов вслед за быстро семенящей старушкой, потому что дорога из монастыря была одна. Это в монастырь вели разные стёжки-дорожки, а из монастыря она одна: отступничество. Я ещё не успела ничего сообразить, как мать Ангелина, шедшая метрах в пяти от нас, вдруг остановилась, обернулась и сказала грозно:
— Поторапливайтесь, некогда мне тут с вами, — а я и не думала, что она с нами, чуть не плюнула ведь, — могилку покажу монаха Владимира. Помолись, да поплачь, он, болезный, помогает матерям-то. Материнские молитвы самые сильные. Если что надо, то я во втором домике, — она махнула пространно за ограду монастыря и побежала по дороге, а я пошла к могилке.
Ася маячила где-то за моей спиной. Но когда мы пошли по монастырскому подворью к выходу, дочь вдруг стала недовольно ворчать, что есть Слово Божье, написанное в Библии, его и надо читать. И что все эти религии: адвентизм или православие…
Тут я спокойно, но твёрдо сказала: — Лучше молчи, — и обвела рукой вокруг: святое место.
Дальше шли почти молча, если не считать Асиных стенаний о мокрых ногах, которые у меня были такие же. Шли мимо деревенских жителей, которые молча смотрели на нас, идущих мимо трапезной. Но мы об этом и не подозревали и шли себе до конца деревни, где обе остановились, как вкопанные. Ноги дальше не шли. Ася раздражённо заявила о том, что умирает от голода, и я молча достала из недр своей сумки скудные припасы, скормив их привередливой доченьке. Ася, сжевав сухой паёк и запив водой, запасенной в городе, спросила:
— И что, там всё время молятся?
— Только утром и вечером, — отрешённо ответила я.
— Пошли, — скомандовала дочь.
Я недоумённо посмотрела на неё и спросила:
— Куда?
— Обратно.
— Да ведь мы там уже были, — непонимающе заметила я.
— А что мне в городе делать? — Спросила скорее у себя самой, чем у меня, дочь, — что туда, что обратно. У меня другого пути нет.
Мы возвращались по просёлочной дороге мимо скособоченных домишек. И я не знала, как будут складываться дальнейшие события. Из домика вышла женщина в тёмном, длинном одеянии, прошла вдоль стены по направлении к калитке и, как бы невзначай глянув на нас, произнесла: «Заходите» и, сделав рукой соответствующий жест, скрылась в домике.
Так мы попали в дом. В тёмном закутке мелькнула женская фигура в чёрном. Я услышала, как женщина мимоходом произнесла:
— А мы вас уже посылали искать, — и из глаз заструился ласковый свет, какого я давно уже не встречала.
Я растерялась, потому что мы ведь ушли и чудом вернулись. Но добрая монахиня любила нас ещё до того, как с нами встретилась. А иначе этот взгляд объяснить было нельзя.
Это и оказалась матушка женской общины.
Матушка стала рассказывать, что у них есть швейные машинки, и даже сарайчик под швейную мастерскую оборудован. Потом она рассказала про живность, которая имеется на ферме, а именно: три коровы, две лошади, пара десятков кур и ещё телята.
И я рассказала матушке, что Ася коз в деревне раздаивала, ещё не телившихся.
Матушка заулыбалась и смотрела приветливо на Асю, которая при упоминании животных оживилась.
Матушка, поглядывая то на меня, то на Асю, сидевшую, как никогда тихо и смирно, говорила простые и тёплые слова о том, что нужно учиться, что нужно слушаться маму, что если мама не благословит, то и дела не будет. А Ася слушала её и что-то с ней происходило, потому что слова матушки, ничем не отличающиеся от моих, почему-то доходили до неё, в отличии от моих.
До сих пор не укладывается в голове, как это произошло, но через час бесхитростной беседы лицо Аси просветлело, и я увидела свою любимую доченьку, как будто не было этих маятных двух лет ненависти ко мне, ужасных криков: «Жить не хочу!», ревности, вызова в виде коротких юбок, жутко накрашенных глаз, волос и полного отупления во взоре. Рядом со мной сидела моя хорошенькая, ласковая девочка. А матушка по-родному как-то сказала мне просто:
-Ну-ка успокойся. Не реви. Всё хорошо.
А потом матушка позвала меня на пять минут в свою келью и сказала:
— Хорошая у тебя дочка.
Это были первые добрые слова в адрес Аси за последние два года…
А через некоторое время, в понедельник утром у меня на работе раздался телефонный звонок:
— Мама! Я хочу есть!
— Доченька моя ненаглядная, там макароны на сковороде… Я сейчас прибегу домой, — выдохнула я в трубку и полетела домой, как никогда, соскучившись по своей хлопотунье-щебетунье, будто не пять дней, а два года с дочкой не общалась. Впрочем, так оно и было. И так славно, оказывается, сидеть напротив дочки, смотреть, как она, посвежевшая, уплетает за обе щёки, как и успевает говорить:
— Послушание мне дали: работать на ферме, а до неё два километра лесом от монастыря идти. Там есть лошадки: Верный и Рыжик, коровы и телята. Сначала Наташа, дав мне скребок, назначила послушание телят расчёсывать, а потом корову. Она большая, как дом. Как к ней подступиться и не знаю даже. А вообще, мне там было очень хорошо, я там себя ребёнком почувствовала. Оказывается, я совсем жизни не знаю…
Когда на следующий вечер дочь пришла ко мне на работу, то одна моя сотрудница сказала ей:
— Я летом в Тервеничи поеду. Там настоящий монастырь, с твёрдым уставом. Если хочешь, и тебя с собой возьму.
— Нет уж, я лучше в свой поеду, — отвернулась Ася, вспомнив о чём-то своём, куда теперь входил и Важеозерский монастырь, и матушка, и ферма, и Наташа-трудница. Ася потом объясняла мне:
— Ферма — моё прибежище, мне там хорошо: я ведь у Наташи жизни учусь.
Монастыри, концепции и конфессии, чувствование и мудрствование, — всё это существовало для меня раньше, как понятие, и только. Пока не случилась беда с дочерью. А пришла беда — отворяй ворота. И ещё через беду узнала я сколько же света и любви есть в простых людях, которые ничему не учат других, — они сами учатся, они сами проходят обряд послушания, они учатся слушать голос Бога. А ещё они молятся. Матушка Надежда ещё в первый приезд Сапожниковой обычно так сказала:
— Мы здесь за всю Россию молимся.
Я, стоя на всенощной литургии в монастырском зимнем храме, осознала смысл подобных молитв. Ближе к концу службы, когда я устала бороться с наседающими на неё помыслами искусительными (да они и сами стали слабее, будто кто-то, поняв, что я буду стоять до конца, изменил направление мыслительного потока), то почувствовала, как что-то стало происходить. Я посмотрела на тёмные оконные своды. За окнами стояла ночь. Через некоторое время я опять посмотрела на окна: они стали светлее. И тут меня будто озарило: молящиеся, обращающиеся к Господу, не только приближали утро, не только просили Господа послать им света, дабы просветить чёрные души наши, но они сами являлись проводниками Света.
Через месяц после отъезда дочери в монастырь начались звонки по телефону, а также приходили наглые молодые люди, спрашивая меня, где Ася.
Я, конечно же, не признавалась ни где она, ни когда приедет. Впрочем, молодые люди коротко объяснили, что если она появится, то её зарежут.
Через два дня начались выходные и я съездила в монастырь, посоветоваться с батюшкой.
— Гоните их, — резко отмёл посягательства молодых людей отец Иларион и посоветовал обратиться в милицию.
А дочка поделилась своими успехами:
— Меня матушка на клирос хочет поставить!
Так-то вот, доченька запела! Значит, душа излечивается.
Но всё складывалось таким образом, что мне нужно было обратиться в милицию. Не может же дочь всю жизнь провести в монастыре. Впрочем, если я не пойду в милицию и не заявлю о том, что моей дочери не дают спокойно жить в миру, то может статься именно так.
И я пошла. Инспектор по делам несовершеннолетних сразу же взял лист бумаги и стал писать объяснительную. Я подумала, что это ко мне не относится и что инспектор занимается чужим делом. Но оказалось, что не чужим, а моим собственным. В результате посещения милиции я узнала, что во всём виновата я сама и что на меня подают в суд за плохое воспитание детей, которые не учатся и не работают, а их мать спокойно смотрит на это (или закрывает глаза?). И даже не просто спокойно смотрит, а оказывается, я являюсь хозяйкой какой-то малины?!? К чему я пришла в результате посещения милиции? — Абсурд ситуации был налицо. Я понимала, что ситуация сложилась не только криминогенная, но и абсурдная, но в чём состоит этот абсурд, я пока понять не могла. Знакомые посоветовали обратиться к директору одного заведения, которое находится под «крышей» очень влиятельного лица. В этом тоже был абсурд: наводить порядок, нарушая закон, невозможно.
Ещё один знакомый твёрдо сказал:
— Дай адреса обидчиков, и их через месяц никто больше не увидит.
Мне стало не по себе, потому что я перестала понимать, где нахожусь: люди, извините, это, случайно, не Чикаго?
Спасибо одному моему другу, носящему погоны, — сходил в инспекцию, и дело на меня закрыли. А с дочерью было всё по-прежнему.
…Но Господь всё управил. И дочь сейчас учится в училище в городе N…
Раньше мне не верилось, что Господь видит наши страдания. Но теперь я знаю, что Господь всевидящ, и где бы ни находилась моя дочь, Он знает о том, что она делает, как знает и о помыслах её. Он не выглядывает её в толпе, как человек, чьи глаза отмечают не только искомое, но и место, где это находится. Он видит всё и всех. Он слышит даже тех, кто нем, но душой своей устремлён к Нему. И почему-то ни капельки от этого не страшно.
http://vazhe.narod.ru/htm/history/zakon.htm
