Понимаю, что человек, воспитанный в советской школе ответит: да, толпа в ту пору была одержима религиозным мракобесием. Но те светлые гении, что создали науку, опередили свое время и уже порвали связь с оковами ортодоксии.
Но здесь свои вопросы будет задавать уже не столько логика, сколько история. Дело в том, что творцы новой картины мира были как раз весьма религиозными людьми.
Так Николай Коперник был племянником епископа, управляющим хозяйством епархии, членом епархиального совета.
Иоганн Кеплер три года учился на богословском факультете Тюбингенского университета, но его, помимо его воли, избрали преподавателем математики в Граце. «Для Кеплера такое решение означало крах всех его многолетних надежд. Он не мог себе представить, что дорога к карьере священника для него отныне закрыта, но, тем не менее, вынужден был подчиниться. Но глубокая религиозность и стремление «согласовать» науку со своим выстраданным и искренним представлением о Боге остались характерными для всей его жизни». (46) «Я хотел быть служителем Бога и много трудился для того, чтобы стать им; и вот в конце концов я стал славить Бога моими работами по астрономии… Я показал людям, которые будут читать эту книгу, славу Твоих дел; во всяком случае, в той мере, в какой мой ограниченный разум смог постичь нечто от Твоего безграничного величия» {Иоганн Кеплер). (47)
Галилей в 14 лет поступил послушником в орден иезуитов, «однако отец Галилея вовсе не желал видеть своего сына монахом и забрал его домой под предлогом того, что тот нуждается в лечении глаз». (48)
Лейбниц (если кто забыл — это создатель системы дифференциального исчисления) свой главный труд посвятил «теодицее» — «оправданию Бога». (49)
Ньютон писал толкования на библейские книги прор. Даниила и ап. Иоанна Богослова. (50)
Декарт (если кто опять-таки забыл — это создатель так называемой «декартовой системы координат») получил образование «в иезуитском колледже, цитадели антиоккультизма» (51); в переписке со шведской королевой Христиной (52) и богемской принцессой Елизаветой он защищал католичество (53) и наставлял в благочестии: «Первое и главное познание состоит в понимании, что существует Бог, от которого зависят все вещи: это научит нас принимать как благо все, что с нами случается, ибо все это явно послано нам Богом» (54). Напомню, что пишет это Декарт тяжело больной женщине, пишет, вспоминая и собственный опыт болезней, и эти его слова нельзя не сопоставить со свидетельством св. Иоанна Златоуста (также не отличавшегося крепким здоровьем): «Тот, кто научился благодарить Бога за свои болезни, недалек от святости»…
И созидают эти люди новую науку не в противостоянии с христианской Церковью. В ту пору Церковь еще достаточно сильна, чтобы «перекрывать кислород» своим врагам. И католики, и протестанты не смущались инквизиционными кострами. Но ученых не жгли (о Бруно лучше не вспоминайте — в науке он следа не оставил, и, будучи заурядным магом и шарлатаном, в качестве такового и был осужден (55), причем гелиоцентрические убеждения не были поставлены ему в вину. (56)) То, что научное сообщество «институционализировалось», то есть стало уважаемым и финансируемым общественным институтом, означает, что христианское мнение благоприятствовало научному образу мышления. (57)
Механицизм, лежавший в основе первой научной парадигмы, был тем симпатичен христианскому стилю мысли, что он объяснял природные процессы без сомнительных апелляций к желаниям тех или иных духов.
Почему в сообщающихся сосудах вода переливается из более полного в более пустой? Аристотелевское объяснение (природа боится пустоты) в восприятии Бойля слишком антропоморфно. В самой материи, возражает Бойль, нет ни разумности, ни источника движения. Если природа боится пустоты — значит, у нее есть душа, значит, человек неотличим от природы. Но если человек неотличим от мира, то почему же лишь он на Суде отвечает за себя? Тут одно из двух: или вода должна нести не меньшую, чем человек ответственность за свои поступки, страхи и предпочтения. Или человек должен быть таким же безответственным, как вода. Последнее означает, что нет бессмертия души. Если нет бессмертия и воздаяния — то нет смысла и в нравственности. Поскольку же Бойль убежден в необходимости нравственной ответственности человека, он ищет нетелеологических и неантропоморфных, то есть неаристотелевских объяснений поведению воды. Вывод: вода поднимается не из-за боязни пустоты, а из-за разности давлений. Эту цепочку аргументов Бойля можно выразить кратко в силлогизме: вода в запаянной трубке поднимается из-за разности давления, а не из-за боязни пустоты, следовательно, еретики не могут утверждать, что душа смертна. (58)
Как на самом деле происходило взаимодействие религии и науки при зарождении последней, можно изучить по книгам:
Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. М.; Л., 1933. Т. 3.
Гурев Г. А. Коперниканская ересь в прошлом и настоящем. М., 1933.
Выгодский М. Я. Галилей и инквизиция. М.; Л. 1934.
Рожицын В. С. Джордано Бруно и инквизиция М., 1955.
Вопросы истории религии и атеизма. Сборник статей. Вып. 1. М., 1950.
Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. Т. 1 М., 1980. Т. 2 М., 1987.
Гайденко П. П. История новооевропейской философии в ее связи с наукой. М., 2000.
Яки С. Спаситель науки. М. 1992.
Яки С. Бог и космологи. М. 1993.
Косарева Л. М. Коперниканская революция: социокультурные истоки. М. ИНИОН. 1991.
Косарева Л. М. Генезис научной картины мира. М., ИНИОН, 1985.
Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект проблемы. М., 1989.
Современные зарубежные исследования по философии и генезису науки (позднее Средневековье и Возрождение) М., ИНИОН. 1980.
Социокультурные факторы развития науки (по материалам историко-научных исследований). Сборник обзоров. М., ИНИОН, 1987.
Кирсанов В. С. Научная революция XVII века. М., 1987.
Кимелев Ю. А. Полякова Н. Л. Наука и религия: историко-культурный очерк. М. 1988.
Йейтс Ф. А. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000.
Философско-религиозные истоки науки. М., 1997.
Фантоли А. Галилей. В защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви. М., 1999.
Лернер Л. Госселин Э. Галилей и призрак Джордано Бруно // В мире науки. 1987, № 1 С. 80—88.
Шрейдер Ю. А. Галилео Галилей и Римско-Католическая Церковь // Вестник истории естествознания и техники. 1993. № 1.
Грех слепой веры
Итак, церковный тезис о том, что христианство и наука не враждебны друг другу — это не просто «противоатеистическая контрпропаганда». Христианство создало предпосылки для рождения научной картины мира, а потому оно не может быть враждебным по отношению к науке. Как говорил св. Филарет Московский: «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством». (59)
Да, люди впервые переступают церковный порог, как правило, по соображениям вполне суеверным. Они ждут «чуда» и по большей части им совершенно все равно — из какого источника требуемое ими «чудо» поступит. Но Церкви-то не все равно — «какую веру верует» человек. И потому, разочаровывая поклонников «неведомой магической энергии», Церковь требует расти от суеверия к осознанной вере, требует труда мысли и отчетливости, требует, чтобы человек совершил труд рефлексии над содержанием своей веры.
Никогда Православие не воспевало «слепую веру».
Во-первых, потому, что «слепая вера», не знающая ни своего предмета, ни своих оснований, не заметит и границы между христианством и язычеством, между православием и ересью.
Во-вторых, потому, что «слепым» может быть только неверие. Опыт неверия может рождаться из опыта слепоты. Неведение, естественно, следует за невидением.
В-третьих, потому, что та вера, которая считается нормативной в церковной традиции, как раз должна быть зрячей. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Со времен св. Кирилла Иерусалимского (IV в.) в православии различаются «вера догматическая» и «вера созерцательная» («Есть два вида веры — один — вера догматическая, соглашение души на что-либо… Другой же вид веры есть дарование благодати. Эта вера… созерцает Бога» (60)).
Итак, богословие созерцательное, мистическое не является слепым потому, что оно-то как раз видит.
Богословие же догматическое не слепо потому, что оно думает. Теология есть модус присутствия логики в иррациональном мире религии.
В конце XX века было осознанно то, с чем так яростно не соглашался век «просвещения»: естественнонаучная модель рациональности не есть единственная форма рациональности. Знание может быть не математическим и не физическим. Оно может быть гуманитарным. Рациональность же определяется тем, как человек обрабатывает ту или иную информацию, поступающую к нему, а не тем, из какого именно источника (научной лаборатории, интроспекции, библиотеки, храмовой проповеди или из уличного разговора) поступает эта информация (анализ уличных разговоров и базарных пересудов может быть вполне научным: это будет отрасль науки по имени «социология»).
Оказалось, что миф более рационален, чем считали прежде. А наука более мифологична, нежели думал о ней XIX век. Православие прилагает рациональные процедуры к анализу своих преданий. А светская наука, как оказалось, не может жить без догм. Доказательство Куртом Геделем в 1931 г. знаменитых теорем «о неполноте формальных систем» и «о невозможности доказательства непротиворечивости формальной системы средствами самой системы» показало, что интеллектуальные процедуры всюду работают одинаково: любая теория зиждется на некоем наборе догм (которые в светской науке стыдливо именуются аксиомами).
Аксиома христианства — это доверие к опыту Присутствия. Аксиома атеизма — доверие к опыту пустоты. В принципе, рационально можно прокладывать логические цепочки и от одной аксиомы, и от другой. Другое дело, что эти логические цепочки приводят к расширению изначального опыта. Путь религии идет от опыта Присутствия предмета веры к опыту Преображения в предмет веры. Путь атеизма ведет от опыта пустоты к опыту тошноты (см. «Тошноту» Сартра) и к самоубийству (см. «Бесы» Достоевского).
Законы рациональности едины и для верующих людей, и для неверующих. Различие лишь в том, что предпочитается в качестве «момента истины», в качестве точки доверия и опоры. Откуда идти и к чему — вот где наши различия. А техника интеллектуальной «ходьбы» одинакова у математиков и богословов.
