— Батюшка, а почему в наше время пост не на первом месте стоит, а как-то везде его игнорируют или он бывает чисто формальный?
— Да потому, что понятие о любви к Богу, понятие о своем личном спасении и вечности сейчас все меньше и меньше сказывается у каждого из нас.
— Батюшка, ведь сказано, что пост есть мать всех добродетелей.
— Воздержание.
— Воздержание, и им нельзя пренебрегать ?
— Невозможно. Невозможно! Это нелепо! Мы знаем, какое покаяние бывает у людей неправославных, не признающих пост. Они никогда не обновляются. Они не могут оставить свой грех возлюбленный. Потому что именно само покаяние, без воздержания, не может приноситься Богу. Всякое раскаяние, всякий акт покаяния, он непременно связан с воздержанием. На минуточку представь себе: ты будешь наедаться досыта и будешь пытаться нудить себя, чтобы каяться. У тебя выйдет что-нибудь? Никогда не выйдет! Ты еще больше впадешь в грех, потому что тут бесы будут тебя нудить от себяжаления: «Пожалей себя, зачем это нужно! Иди, закуси, подкрепи свои силы, полежи, отдохни!» Ведь бесы не позволят каяться, и ты их послушаешь от себяжаления.
— А может бес через людей препят-ствовать покаянию? Только человек решит покаяться, начать воздержание, наложить пост, как вдруг со всех сторон слышит: «Пойди, отдохни, что-то ты запостился, побереги свое здоровье, ведь нужны силы» и так далее.
— А потому что он по гордости своей говорит себе: «Я буду каяться, я буду исправляться». Вот это окаянное, проклятое «я» — гордость — как раз и мешает ему.
А смирение начинает совершенно иначе: «Господи, помоги!» Оно начинает с молитвы, да? Выпрашивая помощи и ненависти ко греху, да? А эта ненависть, раскаяние и выпрашивание: «прости и помоги!», «даждь!» — это перевернет любого преступника. У меня, в моей пастырской практике, были блудницы, которые не могли себе представить, как они смогут обойтись без любимой страсти, без любимого удовольствия. Но, мучимые совестью и всетаки веруя, по милости Божией, приходили ко мне. И вот приходили, сначала насильно, заставляя себя, а потом постепенно привыкали ко мне и очень часто приходили. И через год или меньше они совершенно оставили эту любимую страсть. И со страшной ненавистью и слезами вспоминали то, что было. Не факты, а что с ними вообще это было. И одна из таких особ сейчас монахиня, и большая монахиня. И никто бы не подумал, если бы не знал, кто была она такая. Потому что покаяние, оно не только лечит, оно обновляет человека. И вот, бес клевещет, внушая, что тебе никогда от греха не отстать. Это бесовское внушение!
У меня был больной вор. Он не мог не воровать. А покаянием он стал чистым человеком. Он вернул все, что он украл, и покаялся. Вот. И вот это есть доказательство, как можно искренно каяться, да? От настойчивости, постоянства и упования Бог ему простил. Сейчас он счастливый человек, это прелестный человек. Он никогда не вспоминает, что было, потому что эта ненависть его вылечила от боязни, что Бог ему не простит. Господь ему все простил с того момента, когда он возненавидел это желание: взять чужое. Ну, конечно, он очень долго боролся, очень часто у меня бывал, в любое время, днем и ночью. И, конечно, бесы его донимали: он меня ненавидел, клеветал на меня, но слушался. Он выполнял так, как я от него требовал: то есть сначала он молился и возвращал снова то, что взял.
Сроки бывают от постоянства плача, от постоянства покаяния или от силы слез, оплакивания. Я говорю: слез, а не водички из глаз. Когда мы говорим о слезах, мы имеем в виду сердце, когда сердце плачет — а не водичка из глаз. Водичка из глаз эта часто бывает чувственная, ей доверять нельзя! Водичка из глаз бывает от тщесла¬вия, от себяжаления, от самолюбования! Бывает водичка, которую мы называем слезами. Вот когда сердце уже очищается от страстей гордости, то оно начинает плакать настоящими слезами. И слезы эти бывают от сердца. Такие слезы бывают у больших людей.
Я как-то рассказывал, что не хватало тех, четырех носовых платков на одну ли¬тургию. А я знал одного епископа, владыку Серафима, которому подавали полотенце. Это, значит, какое у него было нежное, святое сердце, да? И как он любил людей, как он умел радоваться святою ра¬достью и плакать чужим горем! У него, конечно, личной жизни не было. Все принадлежало только людям. Но он дожил до глубокой старости, ослеп от слез, но, будучи слепым, имел дар прозорливости. Будучи слепым, подходящих он называл по имени, читал мысли. Когда кончалась литур¬гия, он садился в кресло. Служащий священник давал крест. К кресту прикладываются и подходят к нему, и он каждому что-нибудь скажет, то, что нужно: или мысль, или про беду, или радость. А иподиаконы, конечно, изнемогали — пока владыка не кончит, церковь не закрывается. Обедня кончилась в 11—12 часов, а владыка еще в церкви, пока этот огромный хвост не подойдет к нему. Но невозможно было не подойти. Вот эта сила благодати Святого Духа.
— Батюшка, надо всегда молчать?
— Тогда постепенно будете прибирать себя к рукам, как говорят, и будете следить за собой.
— Смотря как молчать: можно от зла молчать.
— Нет. Молчать нужно только на основе молитвенного делания: «помилуй меня». Язычники тоже молчат, и безбож¬ники молчат, но они молчат от эгоизма, от себяжаления и от того, что они знают только себя и свою выгоду, или от озлобленности. Это молчание губительное. А если молчание построено на молитве, это будет молчание Божие. Тут содействует непременно и Дух Святой, и Ангел-Хранитель. Это две страшные, большие силы, которые перерождают постепенно человека. И по мере того, как человек будет молчать, и молиться, и каяться (это три основных вещи, да?), он будет восходить от силы в силу, будет отсекать от себя основные страсти, которые губят спасение: это гордость, то есть: самолюбие, самоценность, самоуверенность, самодовольство, самолюбование, настой-чивость, гнев — все это гордость, да? А от этого, конечно, он и ради правды никогда не солжет, никогда не обманет; он перемолчит или скажет правду — от боязни Вездеприсутствия Божия. Если по любви — он не сумеет солгать и одного раза в год, как святые отцы говорят. Вот когда ему надо солгать, он хорошо подумает. Если он себя жалеет по-настоящему пред Богом, то он никогда не пойдет на уступку.
Как глупо, и странно, и смешно, когда говорят: «Я люблю, поэтому я солгал». Нет. Нет. Любовь умеет гневаться, любовь умеет обличать, любовь умеет и требует говорить только одну, голую правду. И никогда такой не скажет, что я жалею человека, он обидится и оскорбится». Пусть он обижается и оскорбляется сколько ему угодно, Бог ему Судия, но он поймет, что ему это будет только в богатство.
Мы устраиваем так, чтобы была только духовная жизнь, а не человеческая. Нам наплевать, как о нас подумают, что о нас скажут, потому что человек не угождает никогда людям. Он боится Бога, потому что ему придется непременно отчитываться — или на мытарствах, если он лишится христианской кончины, то есть не удостоится причаститься в день смер¬ти, тогда его бесы прямо из комнаты за¬держат на мытарствах и предъявят ему сче¬та; или он будет преждевременно Богом наказан, по любви Божией к нему, чтобы искупить свои грехи, даже мелкие грехи лжи, незначительные.
— За ложь накажет его ?
— Да. Всякая ложь есть противоестественная вещь. Грех противоестественный — ложь; неестественный грех.
— А естественный какой грех?
— Лень, даже блуд. Лень — естест-венный грех, она связана с человеческим телом, переутомленностью. Бог прощает.
— Бог скорее простит лень, чем ма-ленькую ложь? Даже если: «Батюшка бо-леет», — и скажу, а на самом деле — нет ? Вот так скажу — и Бог меня накажет ?
— Да. Это не вменится в любовь, а вменится в ложь. Всякая ложь, она имеет непременно основу: или лукавство, или выгоду, или неправильное понимание любви.
— Или просто привыкли говорить не-правду?
— Да, не подумавши взял и сказал, а потому что развеянное, распущенное, не-собранное житие — и болтает, что ему на ум ни придет.
Вот и говорят: нерадивое житие, то есть не только что не молится и не следит за со-бой, и не кается, и любит спать, любит много есть, увлекается блудными мыс¬лями, блудными желаниями (это обяза¬тельно одно с другим связано), но и, ко¬нечно, если много говорит, шутит, сме¬ется, занимается пустыми делами, тратит время зря.
— Самая высокая добродетель — милость?
— Да, то есть неосуждение, снисхождение ко всем, всех оправдание. Это есть милость. А не только копеечку подавать.
Если мы подмечаем плохое, видим плохое (не только пересказываем, само собой разумеется), это как раз доказательство, что мы не духовно живем, мы не молимся, мы людей не любим, в нас любви нет. Это самое страшное! Вот почему собранный человек — прежде всего милостивый. У та¬кого человека, конечно, ничего не лежит, он все раздает. У него потребность, болез¬ненная потребность отдать. От любви, от любви к человеку. И — защитить, извинить, оправдать, не уметь замечать плохое и злое, и непременно отдать свое.
А кто живет нерадиво, тот, конечно, злословит, осуждает, пересуживает, сплет-ничает, не молится. Может быть, он читает, вычитывает, но не молится. И то — вычитывает так, спустя рукава. Много, конечно невольно, будет спать, много будет есть, и если он постник, то он постник потому, что надо людям показать, что он постник. И такому умирать очень страшно.
Вот преподобный Агафон говорит, что у него был ученик, нерадивый такой был послушник. Он жил очень нерадиво. Пре-подобный Агафон его упрашивал, уговаривал: «Плохо тебе будет, начинай жить хорошо». А он не слушался и умер. Преподобный Агафон стал молиться, сорок дней молился, и ему было показано состояние этого нерадивого: огонь до ушей, голова только торчала. И он сказал: «Как тебе, брате?» — «По твоим святым молитвам я имею утешение, что моя голова не в огне». Единственное утешение! «Если бы не твои молитвы, и голова была бы в огне». Это прежде Страшного суда!
— А после Суда еще страшнее будет ?
— А потом он будет на Суде. И вернется опять в огонь. Потому что мы же исповедуем, что в день Страшного Суда все узники явятся на Суд и вернутся опять во ад.
Так рассуждая, и так исповедуя, и так веря, конечно, надо говорить, что я безумный человек, что я живу нерадиво. Я — сумасшедший, или я — безбожник, атеист, — что я, зная это, живу нерадиво. Тяжкие, смертные грехи — о чем же он думает?
— Какие тяжкие и смертные грехи ?
— Тяжкие и смертные грехи — всякий грех, с которым трудно расстаться, жалко с ним расстаться.
— А какие смертные грехи ?
— Все смертные грехи. И грехи, которые мы сознательно делаем и не хотим от них отстать. Прежде всего, язык. Молитва и язык — это основа положить начало благое. А раз будет молитва, там будет покаяние, и язык будет молчать, благодать Божия поможет, потому что благодать Бо-жия не отойдет, Ангел-Хранитель приступит.
— Если будет молчать?
— Молчать и молиться.
— А какая молитва ?
— Всякая молитва: выполнение правила Иисусова, Божией Матери.
— А если человек не может себя за-ставить молиться ?
— Надо научиться, надо себя заставлять. Надо себя заставлять. Такого «не могу» нет. С Божией помощью, благодатью Божией можно научиться молиться. Мо-литва придет, только надо приложить ста-рание. Надо заставлять себя. Условие мо-литвы одно — дух сокрушенный и сми-ренный.
Из книги «Старец иеросхимонах Сампсон (Сивере). Беседы и поучения». Т. 2. М.: Библиотека журнала «Держава», 1995.
