Н.Д.Гурьев (Продолжение)
Учитывая духовную природу добродетелей и некоторое расхождение во взглядах на духовность, говоря о добродетелях уместно и своевременно коснуться и вопроса о духовности.
В православии слово «дух» употребляется, когда речь идет о Боге, для обозначения полного отсутствия в Боге каких-либо признаков материального. Словом «дух» обозначаются также ангелы и демоны, добрые и злые духи. Св. Иоанн Дамаскин говорит, что к ним слово «дух» применимо условно, с учетом тонкости их тел по сравнению с грубой вещественностью человеческого тела. Духов человек не воспринимает телесными органами чувств. Святые отцы говорят, что от видения демонов Бог оградил человека потому, что облик демонов непосильно мерзок для человека, а видения ангелов лишил по человеческому недостоинству. Демонов различают по грехам, которым они преимущественно служат, почему и говорят: дух злобы, дух тщеславия, дух сребролюбия или еще какой-нибудь дух. По отношению к ангелам подобное разделение менее употребимо уже хотя бы потому, что все добродетели проистекают от любви, а все ангелы служат Богу и каждый ангел способен служить любви, склоняя человека к любой добродетели. Неспособность человека воспринимать духов телесным зрением вовсе не основание для отрицания их существования. Учитывая способность души вступать в общение с духами и взаимодействовать с ними, можно считать ее природу сходной с природой сотворенных духов. Св. Макарий Великий не видит принципиальной разницы между тварными духами: душами человеческими, ангелами и демонами. «Все разумные сущности, разумею Ангелов, души и демонов, Создатель сотворил чистыми и весьма простыми»,- говорит он. Душу же свою человек тоже не видит, однако не видит причин для отрицания ее существования. Следовательно, и слово «духовность» может иметь разные значения.
Можно говорить о духовности человека, имея в виду его душу, сходную по природе своей с тварными духами. Именно это сходство выражается словами «дух человеческий». В этом смысле каждый человек духовен. Будучи, в обычных условиях, связан с телом, дух человеческий не утратил своих духовных (душевных) способностей и возможностей, свойственных духам бестелесным. Человеческий дух деятелен и свободен. В своей деятельности он может подвергаться воздействию бестелесных духов и, в свою очередь, оказывать воздействие на них точно так же, как в своей телесной деятельности человек взаимодействует с другими людьми. Понятие о деятельности предполагает выбор предмета, поля деятельности, и дух человеческий склоняется к той или иной деятельности, которую может изменять по собственному произволению. Как телесный человек в своей деятельности устанавливает или пресекает общение с другими людьми, так и душа человеческая ведет себя в мире духов, мгновенно распознавая их характер и оказывая им содействие или противодействие. Злые духи могут пытаться принудить душу, практически насильно увлечь ее к совершению греха.
Добрые духи никогда не действуют принудительно, ибо добро может быть только добровольным. Даже во внешнем мире, если человека заставляют совершить «добрый поступок», то тем самым лишают его возможности сделать любое доброе дело. Ведь дела оцениваются по их побудительным причинам, которые могут быть весьма различны. Безусловно добрым делом оказывается помощь человеку, попавшему в трудную ситуацию, по любви к нему, по сочувствию, жалости, доброте или состраданию, но сомнительно, чтобы такую же помощь можно было считать добрым делом, если ее оказывают из своекорыстных побуждений, в расчете на вознаграждение. Или когда за отказ от оказания помощи угрожают расправой. Принудительно можно только посильно пресекать зло, да и то не в расположении ко злу, а в его проявлениях. Получается, что ни к добру, ни к злу душу не принуждают. Поэтому душа в своей деятельности всегда свободна в своем склонении как к хорошему, так и к плохому. Единение с духами злобы, соучаствующими душевной деятельности, бывает настолько тесным, что душа порабощается ими и уже эти духи руководят деятельностью человека, полностью подчиняя ее себе. В этом случае говорят, что человек служит (или работает) тому или иному духу, воплощая в физическом мире то, что желательно для данного духа. В этом смысле духовна жизнь любого человека. Духовен даже американский образ жизни, в котором воплощается служение духам наглости, самоугодия, дерзости и прочим подобным духам.
Но в основном в православии словом «духовность» обозначают приобщенность души, духа человеческого к Богу, к Духу Святому. «Прилепляется же Господеви, един дух есть с Господем» (1 Кор. 6, 17). Возникновению такой приобщенности способствует усвоение того, что изречено, по учению Православной Церкви, Святым Духом в Священном Писании и Священном Предании. Усвоение это совершается принятием и следованием изреченному, что всегда, как говорит Евангелие, бывает трудным и постепенным. Для наших душ трудным бывает не только следование Евангелию, но даже согласие с некоторыми Евангельскими истинами и их принятие.
Сначала только ум признает слова Евангелия, да и то зачастую просто не видя возможности опровергнуть их истинность. Признав, даже вынужденно, истинность этих слов, ум направляет к ним желательную силу души, отрывая желания от внешнего мира. Действие раздражительной силы души ум отвлекает от слов Евангелия и направляет на помыслы, противоречащие Евангелию и обычно всеваемые, как учат святые отцы, бесами. Постепенно, по мере отрешенности от греховных желаний, душа все больше услаждается сочувствием не телесной приятности, а духовной радости. Ведь человека радуют любые проявления и свидетельства любви, а Евангелие и есть свидетельство любви, любви Бога к человеку. После этого и тело человека, сначала нехотя и неумело повинуясь душе, а затем самоохотно и с усердием, начинает выполнять заповеданное. Путь этот, совершаемый душой не в пространстве, а во времени, не бывает без-трудным и без-скорбным. Поэтому вполне можно считать, что для человека, бойко, много, легко и с видимым услаждением говорящего о заповедях и о духовном, все, о чем он говорит, остается сторонним, внешним для его души. Знание такого человека о заповедях, добродетели и духовности, по выражению святых отцов, является не опытным, а голым знанием, не подтвержденным личным опытом. Легки, приятны и услаждают человека грехи, но горьки их плоды. А служение добродетелям бывает трудно и скорбно, но их плоды приносят радость.
О собственной духовности в православном понимании этого слова, о своей приобщенности Духу Святому, каждый человек может составить себе представление довольно легко.
Апостол Павел говорит, что «… живущий по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном» (Рим. 8, 5). Пусть посмотрит каждый, о чем он думает в течение дня: о зарабатывании денег для семьи или об угождении Богу заботой хотя бы о своих домашних; об угождении начальству ради чинов и наград или о служении тому же начальству ради Бога, — и человек увидит, сколько времени он уделяет думам о духовном, если вообще уделяет.
Любовь, радость, мир, долготерпение, воздержание рассматриваются как плоды Духа Святого. Поэтому тот, кто приступает к пище с намерением не допустить не только пресыщения, но даже насыщения, как и тот, кто, ложась спать, не ставит целью выспаться всласть, тот может предположить, что не чужд воздержания, если уклонение от избыточной пищи и сна не продиктовано пристрастным отношением к плоти. Раздражение, пусть и не обнаруживаемое человеком, говорит об отсутствии долготерпения, даже если для раздражения есть веские внешние причины. Очевидно, что огорчение несовместимо с радостью, а безутешное горе говорит о том, что человек не находит утешения, что он чужд Утешителю, как всякое уклонение от правды чуждо Духу Истины; можно самому лгать «во спасение», можно желать не слышать и не видеть правду — все едино.
Потребность обращаться к Священному Писанию может говорить о наличии духовности, а понуждение себя к такому обращению — о ее поисках.
Но обобщаться человек может со всяким духом. Св. Макарий Великий так говорит об этом: «Так и душа, когда бывает возмущена, срастворяется с пороком. И сатана чем-то одним делается с душою; оба духа во время блуда или убийства составляют что-то одно».
Духи не воспринимаются телесными органами чувств сами по себе, не воспринимаются и душой, в которой греховность ослабила духовное зрение и скрыла духовный мир от человека. Но характер любого духа ощущается душой практически каждого человека. Можно посмотреть на человека и не заметить что-то существенное в его облике, просто не обратив на это внимания. Точно так же можно ощутить настроение и состояние своей души, вызываемое человеком или бестелесным духом и не придать им значения. А ведь когда люди говорят, что на них напало уныние или прожорливость, что они набрались от кого-нибудь злости или чей-то характер для них невыносим; что они поддались общему настроению, то они говорят именно об ощущениях своей души, возникающих при взаимодействии с другими духами.
Сила эмоций (ощущений) души- что на примитивной дискотеке, что на концерте классической музыки, что на митинге- равно обусловлена согласным взаимодействием человеческих душ. Правда, не без участия духов бестелесных. Поскольку любой дух и его влияние не подвластны законам материального мира, то над ними не властны ни преграды, ни расстояния, ни даже время. В каждом литературном, музыкальном или художественном произведении, в каждом архитектурном сооружении, в каждом ремесленном изделии воплощается дух его создателя и оказывает воздействие на дух человеческий. И чем одареннее создатель, тем большим эмоциональным воздействием обладает его произведение, тем с большим успехом душа создателя, его дух передает другим людям свои качества, свои грехи и добродетели. Отрицательное влияние большого города на психо-физическое состояние человека также обусловлено не столько внешними отрицательными факторами, сколько тем мертвящим воздействием на дух человека, которое оказывает дух города, насыщенный страстями горожан.
Живительное влияние природы также в большей степени объясняется ее духом, нежели свежим воздухом. Ведь все в природе, от лишайников до млекопитающих, тянется к жизни, радуется ей и служит ей. Но источник жизни — Бог. Значит, вся тварь тянется к Богу и служит Ему, по мере своих возможностей, даже не зная, а только ощущая Его. И хотя знания о Боге не может быть у бессловесных животных, у птиц или растений, вся природа является как бы нерукотворным храмом, в котором все хвалят Творца, радуясь жизни. И человек ощущает жизнь, ощущает и воспринимает эту радость. И именно это оказывает благотворное влияние на его душу и, как следствие, на тело.
Получается, даже при беглом взгляде, что духовное играет в жизни человека гораздо более важную роль, чем материальное. Но внимание и желание людей устремлено к материальному, и духовное просто выпадает из их поля зрения. Такое выпадение ведет к духовной неразборчивости. Люди не хотят «испытывать духов» и поэтому не могут разобраться, какой дух вредоносен, а какой благотворен.
Распознать характер духов можно не только по душевным ощущениям. Влечения души также вызываются духами. Но абсолютно всем влечениям можно дать нравственную оценку. Дух и нравственность невозможно отделить друг от друга, почему и говорится о духовно-нравственных ценностях, а семинаристами изучается духовно-нравственное богословие. Именно нравственность свидетельствует о духе, которому служит человек. И, говоря о духовном, которое непознаваемо, нельзя упускать из вида нравственность, которая познаваема человеком, понятна ему и могла бы служить надежным путеводителем в мире духов. Более того, не разбирающийся в нравственных вопросах, которые легче доступны пониманию, просто не способен на большее, на суждение о вопросах духовных, рассуждая о которых, не может обнаружить ничего, кроме собственной несостоятельности. «Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (2 Кор. 15, 46).
Правда, стремление к тому, что приятно телу, вытесняет тяготение к тому, что хорошо для души, приятное и хорошее отождествляется, и опять привносится неразборчивость. Практически никто не учит душу разбираться в ее ощущениях, оценивать их и определять, чем они вызваны, а уж о воспитании души и говорить нечего. Телесными чувствами занимаются люди. Ребенка учат различать цвета, художники и музыканты затрачивают время, силы и средства, воспитывая свои чувства и предоставляя им все необходимое для роста и развития, а душе и потребного для ее жизни не дают; собачкам специальный корм покупают, а собственной душе корку сухую бросить жалеют. Поэтому и бросается изголодавшаяся и запаршивевшая в атеизме душа, чтобы не умереть с голоду, на отравленную пищу лжеучений и умирает уже не от истощения, а от отравления. А умерев, разлагается или мумифицируется. А ведь если бы человек прислушивался к состоянию души и разбирался в них, он легко мог бы ощутить настроение, вызываемое даже одним словом.
Очевидно, что слово «смирение» вызывает одно настроение, а слово «борьба» совершенно иное. Словосочетание «Борьба со смирением» вызывает более сильное и определенное настроение, потому что содержит указание и на способ действия (борьба), и на направленность этого действия (со смирением). Если же добросовестному, доверчивому, но неразборчивому по неопытности человеку дадут «духовный» совет бороться за смирение, то, послушно настроившись на борьбу, он уже никогда не достигнет смирения.
Борьба предполагает устремление к противнику и взаимодействие с ним, а смирение никуда не устремляется и не хочет взаимодействовать ни с какими врагами; смирение стоит, не отлучаясь от Бога, и этим отражает все нападки бесов. Так же ведет себя человек, попавший в реку во время ледохода и ухватившийся за проплывающее бревно. Его толкают волны и бъют льдины, но он не борется с ними, расталкивая их руками; он изо всех сил держится за бревно, видя в нем надежду на свое спасение, и избавляется от всего, что мешает ему держаться за это самое бревно. Только таким образом он может противостоять и противодействовать напору волн и льдин.
Противоречие бесам тоже не в мысленном споре и препирательстве с ними, а в следовании мыслям и в удержании настроения, которое для них несносно; противоречие бесам не в прекословии, а в молитвословии. А спорить с ними бесполезно и проигрышно, ибо, вступая с бесами в спор и пытаясь их в чем-нибудь убедить, человек уже отдает им свое внимание и желание, завладев которым они человека непременно уговорят, обманут или запугают.
В каком нелепом, жалком, смешном и опасном положении оказывается душа, вступающая в спор с бесами, можно, в самых общих чертах, понять из рассмотрения простого примера.
Предположим, что человек, беседуя со своим другом, проходит мимо рынка и слышит: «А вот телятинка парная!.. Молочко, сметанка, творожок!.. Персики, покупайте персики!» Человек оставляет своего друга и сначала бежит доказывать, что ему не нужно молоко, потом — что он не любит баранину и так далее. В своих доказательствах он не преуспеет, друга в людской толчее потеряет, вызовет раздражение покупающих и насмешки продающих. А если начнет еще и обличать торговцев в обмане, а покупателей в «нетрудовых доходах», то его обязательно быстро и сильно поколотят.
Никогда не поступит так человек, дорожащий беседой с другом; он и не услышит рыночных зазывал. Не будет их слушать и человек, у которого совсем нет денег, как не вступит в спор с бесами тот, кто не забывает о своей духовной нищете. Лучше и удобнее трудиться, произвольным сокрушением и смирением постепенно изглаждая из души недолжные желания, чем тяготиться, соглашаясь с желаниями и удерживаясь от их удовлетворения.
Смирение вообще свойственно духовно-душевному, а борьба — душевно-телесному устроению человека. И св. Макарий Великий говорит, что «весь видимый мир, от царей до нищих, весь в смятении, в нестроении, в борьбе». Призывать к борьбе даже с грехами не совсем правильно и безопасно для души, поскольку борьба имеет целью победу и, как следствие, прекращение борьбы, в то время как бесы не прекращают своих нападок на человека до конца его жизни. Следствием победы может быть и превозношение, поэтому святые отцы и говорили, что лучше поражение со смирением, чем победа с превозношением, а слово «борьба» употребляли по его понятности людям. Кроме того, когда речь идет о борьбе с бесами и о брани с ними, то в гораздо большей степени имеются в виду действия бесов по отношению к христианам, чем действия и расположения христиан. Подобное положение было и в земных войнах и борьбе: враги предпринимали враждебные действия и воевали, но христиане не относились к ним враждебно, что не мешало успешно отражать все нападения врагов.
Теперь рассудите сами, как относиться к словам «борьба за смирение» и насколько такой совет духовен и приемлем для православных.
Вот противостояние врагам Иисуса Христа и Небесной Церкви может быть смиренным, если совершается не по гордости, а по стремлению услужить Богу, угодить Ему. Надо только при этом, чтобы не обмануться и не впасть в обольщение, не забывать, что неверный в малом неверен и в большом. Следовательно, тот, кто не противостоит внешним и внутренним врагам своего земного царства (своей страны) и своей земной Церкви, не может считать, что противостоит врагам Небесной Церкви и Царствия Небесного.
Еще в одном смысле слово «духовность» употребляется при обозначение лиц, удостоенных чести постоянно поддерживать и восстанавливать разрушаемое греховностью единение между Богом и человеком, между Духом и плотью. Поэтому их именовали духовными лицами, лицами духовного сословия в отличие от лиц военного или купеческого сословия.
Понятно, что к одному и тому же человеку слово «духовность» во всех трех означенных его смыслах может быть применимо крайне редко.
И «духовное лицо» может восприниматься, как православный священник, только если он лично чужд любой ереси и принадлежит к церкви, не допускающей еретических взглядов и высказываний даже у отдельных епископов и пресвитеров. «Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе бесстрастного святого руководителя. Также и сам исследуй божественное писание, а особенно же практические сочинения святых отцов, чтобы…сопоставлять, и согласно с божественными писаниями принимать внутрь и удерживать мысли, а ложное и чуждое выявлять и отбрасывать, чтобы не прельститься. Ибо знай, что много стало …прельстителей и лжеучителей».
Слова эти были актуальны во времена Симеона Нового Богослова; неизмеримо большое значение эти слова имеют в наши дни.
Описать поведение духовного человека не представляется возможным, как не представляется возможным предугадать, что будет делать и как себя поведет духовный человек в конкретной жизненной ситуации.
Тому, кто все же хочет узнать как ведут себя духовные люди, можно указать на поведение и отношение к жизни, которое было свойственно нашим соотечественникам и нашему народу до утраты православия. Часто приходится слышать, даже от русских, пренебрежительно-уничижительные отзывы о собственном народе. Не говоря о прямой клевете, злословие проскальзывает даже в невинных, на первый взгляд, словах; «Я так поступил по нашему русскому разгильдяйству (лени, пьянству и тому подобным качествам)». Излишне говорить, насколько «Нравственны» подобные высказывания. Происходит это чаще всего от желания оправдать себя, облив грязью собственный народ и от неспособности понять и принять поведение православных людей.
Когда и где жил св. Ефрем Сирин? А как будто о русском народе идет речь, когда он говорит, что право живущие подвергаются нечестивому осуждению «за великую их скромность, смиренномудрие, нестяжательность и прочие добродетели, и такое мужество в терпении называется часто уклонением от порядка и слабостью духа, и обвиняем оное в лености». Поэтому былое поведение нашего народа будет непонятно утратившим духовно-душевное устремление современным людям, как делается непонятным для них и постепенно утрачивается русский язык. Для такой утраты есть по крайней мере две причины, одна из которых внешняя, а другая — внутренняя.
Внешняя причина — хотя все внешнее всего лишь проявление внутреннего — проявляется в том, что русские люди все чаще и все в большем количестве используют в своей речи иностранные слова и выражения, даже если в этом нет насущной необходимости. Люди делают это совершенно бездумно, не придавая этому никакого значения. Они как бы добровольно отказываются от слов родной речи, душой испытывая безотчетную потребность в словах чужеродного языка. Протоиерей Е. Попов в своей книге «Нравственное богословие для мирян» говорит, что «только народу пленному или потерявшему надежду быть самостоятельным требуется безусловно изучать чужой — иноземный язык» (Т. 1. С. 380). Применимость этих слов к русскому народу подтверждается его безразличием к нравственной оценке окружающих, их поведения в личной и деятельности в общественной жизни. Тот же протоиерей Е. Попов говорит, что «отзыв… «не мое дело»… неуместен; потому что дело общественное есть дело, касающееся каждого в отдельности»… и «ответственность за явные и вопиющие злоупотребления… когда все это не обличается и не преследуется, падает… и на каждого из членов этого самого общества». Здесь уместно обратить внимание на то, что речь идет не об осуждении людей, а об обличении и преследовании их грехов, которые неизбежно ведут к любым злоупотреблениям.
Что же касается внутренней причины утраты родного языка, то она заключается в следующем.
Религия в жизни русского народа имела значение, которое сейчас даже невозможно оценить. С религиозной точки зрения оценивалось все окружающее, и любым действием отдельного человека или общества (сообщества людей) предавалось религиозное значение. И себя, кстати, рассматривая, в первую очередь, как последователей Христа, так и именуя себя — христиане (хрестьяне, крестьяне). Такое отношение находило свое отражение в языке народа. Москву рассматривали как центр не светской, а духовной власти, именуя ее «первопрестольным градом» (первопрестольным считался город, в котором находился престол первенствующего в стране митрополита). К царской власти относились как к Божиему установлению, а к царю — как к помазаннику Божию. Исполнительность и обязательность обуславливались послушанием, а не страхом наказания.
Конечно, имели место и наказания, как и всегда они были в православных странах, ибо, хотя добро и невозможно насаждать принудительно, но можно и должно принудительно пресекать зло. Так, в Римской империи во времена Константина Великого прелюбодеяние каралось смертной казнью, а Славянская Кормчая предписывала «урезать язык» священнику, нарушившему тайну исповеди.
В народе говорили, что нет худа без добра. Современными людьми эта поговорка понимается как указание на чередование в жизни человека темных и светлых промежутков, огорчительных и приятных событий. А ведь русский народ не ухитрился, а умудрился буквально в два слова вместить учение Церкви о том, что зло является только отвержением добра и без добра, которое отрицается злом, его просто не может быть.
Возьмем другую поговорку: вольному воля, а спасенным рай. В ней, совершенно лишенной смысла для материалистического сознания, ясно и просто выразилось понимание того, что человек может спасти свою душу и обрести рай только следуя воле Божией и отказываясь от воли своей, человеческой, независимо от того, какой она представляется: доброй или злой. Даже заповедям можно следовать по своей — или по Божьей воле.
И даже сейчас не вызывает сомнения правильность поговорки: от трудов праведных не построишь палат каменных.
Понимание того, как действуют страсти и отношение к ним, выразилось в словах: лиха беда начало, пришла беда — отворяй ворота, на миру и смерть красна, дай черту палец — он всю руку отхватит. Осознание того, что любая страсть, а не только пьянство, действует опьяняюще на человека, воплотилась в словах: упиваться властью (богатством и пр.) и от трусости (жадности, блудливости, хвастливости) потерял голову.
Православное отношение к жизни и к смерти обнаруживается в слове покойник (успокоившийся от земной суеты), прощай (прости меня перед долгой или окончательной разлукой), спасибо (спаси Бог), пускай (пусти, не принуждай, добро не бывает принудительно), упаси, Господи (паси нас, будь нашим пастырем).
Понимание того, что духовное значимей материального, отразилась в словах: не по милу хорош, а по хорошу мил, не место красит человека, а человек место. С детства человеку делалось понятным, что самое радостное — это жить поживать, да добра наживать, наживать добрые мысли, расположения и поступки, а не домашний скарб.
Непонимание русского языка новыми русскими — а эти слова применимы не только к удачливым коммерсантам или мускулистым олигофренам — приводит к тому, что в беде новые русские ищут добрую бабку-ворожейку или, что то же самое, если выражаться наукообразно, хорошего экстрасенса. Но ворожея — это то же, что ворог, враг, только женского рода, обращение к которому всегда пагубно. Уму непостижимо, как можно искать доброго врага, в надежде получить от него помощь, пребывая в здравом рассудке.
Но утрачен русскими людьми православный дух и перестал быть нужным глубоко духовный русский язык для обозначения сугубо материальных интересов и отношений. Поэтому можно сказать, что, по скудости мыслей и чувств, по душевной скудости забывается и утрачивается язык, в котором все больше воплощается поскудство, скудость душевная. Душа русского народа настолько оскудела, что сделалась понятной даже иноземцам, которые уж больше не считают ее загадочной русской душой.
Но если имеет место непонимание языка, то, тем более, должно иметь место и непонимание всей жизни народа. Поэтому у того, кто интересуется поведением, обусловленным православной духовностью, перед мысленным взором есть жизнь не отдельного человека, а целого народа. Но есть ли душевные силы, чтоб понять и принять эту жизнь?
Душа (дух) человека способна усваивать и перенимать характер других духов произвольно, по необходимости или неосознанно вступая в общение с ними. Такая духовная общность может привести к духовному единству, которому совершенно не обязательно сопутствует одинаковость.
В зависимости от нашего душевного устроения в повседневной жизни нам бывает приятно или радостно общение с человеком, который близок нам по духу. С таким человеком легко прийти к взаимопониманию, легко найти общий язык. А другого человека, даже если он умен и образован, мы «на дух» не принимаем, не всегда имея возможность понять и объяснить такое неприятие и пытаясь обосновать это неприятие чисто внешними факторами. Так легче. Злые духи всячески способствуют духовной неразборчивости и поддерживают ее, пытаясь свое духовное влияние скрыть за внешними, материальными причинами. И люди привыкают формировать свое отношение оценивая только внешнее.
Когда говорят о характере человека, то преимущественно имеют в виду его нравственность, его духовно-нравственное состояние. А говоря о способностях, преимущественно описывают его телесно-душевное устроение. Отсутствие общепринятой терминологии несколько затрудняет рассмотрение этого вопроса, но не лишает возможности подыскать нужные слова. Вполне допустимо считать, что способности народа в целом — прежде всего отражают те требования, которые предъявляет к народу среда его обитания и возможности для деятельности, которые эта же среда народу представляет. Избыточность душевных и телесных способностей отмечается так же редко, как и их недостаточность, и только в отдельных представителях народа. Следовательно, если для проживания в данных климатических, географических и прочих условиях требуются определенные способности, то народ будет наделен именно ими, как будет наделен способностями для осуществления любой деятельности, которая возможна в данной стране. Поскольку человек наиболее приспособлен, пригоден для проживания в своей стране, то и его способности во всей полноте могут раскрыться только в его же стране. Это одна из причин, по которым и говорилось, что где родился — там и пригодился. А негодный для своей страны вряд ли будет полезен в другой. Все хорошо только на своем месте. Поэтому, если мы не видим в другом народе дарований, которые у нас считаются как бы обыденными, то это отнюдь не следует расценивать, как бездарность. Говорят, что в языке какого-то индейского племени в Южной Америке насчитывается около 300 слов для обозначения одного цвета — зеленого. Средняя полоса, пожалуй, допускает возможность самой разнообразной деятельности, и поэтому жители средней полосы одарены разносторонними необходимыми способностями, но кто из них способен распознать 300 различных оттенков зеленого цвета?
Способности и свойства, которыми наделены народы, весьма постоянны и не изменяются ни из поколения в поколение, ни при изменении среды обитания. Поэтому попытки привнести в жизнь народа то, что ему не свойственно, как правило, обречены на неудачу.
А национальный народный характер зависит от усвоения определенных духовно-нравственных ценностей; в конечном счете от религии, которую исповедует народ и от степени его религиозности. Этим и определяется духовность народа, его дух. И носители духа иной религии, носители иного духа, духовно ощущаются как нечто чужеродное, ибо духовность не знает границ и наполняет всю жизнь человека, весь его повседневный быт, не ограничиваясь временем посещения богослужений и вычитывания правил. Дух иной веры делается приемлемым для представителя любого вероисповедания только в том случае, если он отрекается от своей веры. Поэтому к иноверцам можно и нужно относиться хорошо, но нельзя считать их друзьями, поддерживая с ними дружеские отношения. Ведь что такое «друг»? Человек того же духа; такой же, как я; другой «я». Друзья — это друзи, други, другие «я» точно так же, как семья — это семь «я». Как же мало осталось в России людей, которые могут сказать о себе, что у них есть «семь я». Вот товарищами или товарками, людьми, с которыми поддерживаются чисто деловые, товарно-денежные отношения, иноверцы быть, безусловно, могут.
Дух русского народа, русский дух был православным. Само собой разумеется, что он противостоял своему прямому антагонисту, духу иудаизма, ни в коей мере не являясь духом антисемитизма. Русский народ и не мог иметь антисемитских настроений, поскольку и Спаситель, и Апостолы были евреями, как и тысячи их единоплеменников, уверовавших во Христа.
Последователей иудаизма любой национальности называли иудеями, а не только евреев. «В Иерусалиме же находились люди набожные, из всякого народа под солнцем. Парфяне и Мидяне, и жители Месопотамии, Иудеи, и Каппадокии…» (Деян. 2, 5). Это были не евреи, а иудеи в вероисповедном смысле этого слова, как и «… муж ефиоплянин, евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской,… приезжавший в Иерусалим для поклонения» (Деян. 8, 27). И русские, как и люди других национальностей, сами того не замечая, тоже могут оказываться в числе последователей или пособников иудаизма, если усваивают его дух, его отношение к жизни.
И от общения с иудеями, с духом иудаизма, а не с евреями, охраняла Православная Церковь христиан XI правилом шестого Вселенского Собора: «Никто из принадлежащих к священному чину, или из мирян, отнюдь не должен ясти опресноки, даваемые иудеями, ни вступати в содружество с ними, ни в болезнях призывать их, и врачества принимать от них, ни в банях купно с ними мытися. Аще кто дерзнет сие творити: то клирик да будет извержен, а мирянин да будет отлучен».
Правило это распространяется на отношения с иудеями, приверженцами и носителями иудейского духа, любой национальности и — никакого антисемитизма. Но сказалось разлагающее влияние коммунистической идеологии, жидковат стал русский народ и стало ему не под силу смиренно следовать церковному правилу.
Итак, антисемитизм противен православию и большинству русского народа даже до настоящего времени. Кого же можно считать виновником этой мерзости, которая преступна и по земным, и по духовным законам? Еще римское право утверждало, что вероятнее всего виновником преступления можно считать того, кому оно приносит пользу или выгоду. А пользу антисемитизм приносит только духу иудаизма, поскольку отдельные, исчезающе малые, проявления антисемитизма позволяют преследовать любую попытку противостоять духу иудаизма.
Низведите верность православию на уровень национально-племенной вражды — и вера легко может оказаться уголовным преступлением.
Св. Писание заповедует христианам «испытывать духов». Испытанию подлежит дух отдельного человека и целого народа. Заповедь эта духовна, и поэтому следование ей не может быть приостановлено пространственно-временными категориями или законами государственными, потому что Божие неподвластно ни времени, ни временному властителю. Не следовать ей православный человек может, только игнорируя Св. Писание.
Достаточно легко понять дух мусульманства или буддизма, но далеко не сразу делается очевидным, какой дух обусловил пропагандируемый и насаждаемый ныне в нашей стране «американский образ жизни» и довел американский народ до его нынешнего состояния. Совершенно неожиданно проливает свет на это недоумение Генри Форд, приведя в своей книге «Международное еврейство» следующие слова:
«На первый взгляд может показаться, что американская хозяйственная система не зависит от евреев. Тем не менее, я продолжаю утверждать, что Соединенный Штаты (может быть. более, чем какая-либо другая страна) пропитаны в высшей степени еврейским духом. Это признается многими, и прежде всего теми, которые в состоянии лучше, чем кто-либо иной, судить об этом предмете.
Ввиду этого не является ли справедливым мнение, что Соединенные Штаты обязаны своим существованием евреям? И если это так, то не имеется ли достаточных оснований утверждать, что еврейское влияние сделало Соединенные Штаты тем, что они есть, то есть Американскими? Ибо то, что мы называем американизмом, не что иное, как очищенный еврейский дух».
Для полноты картины необходимо заметить, что США обязаны евреям не только своим существованием, но и возникновением, и служат тактическим и стратегическим интересам иудейского духа. И не случайно практически все президенты США были масонами, как не случайно носители одного духа — евреи и американцы — никогда не вызывали большой симпатии и любви ни в одной стране мира.
С материалистической точки зрения США представляют из себя в настоящее время самую могущественную страну на земном шаре. О могуществе России можно даже не упоминать. Противостоит она своим врагам только огромностью пространства, для освоения и перепланировки которого потребны огромные средства, силы и некоторое время. Пока эти задачи успешно решаются с помощью мероприятий, которые уже традиционно положено считать повышающими обороноспособность и укрепляющими экономику. Особенно трогательна забота о благосостоянии народа.
Если же дать США духовную оценку, то окажется, что на текущий момент это всего-навсего колония Израиля.
Такое расхождение между материалистической и религиозной оценками наблюдается почти всегда не только потому, что материализм ограничен видением только материальной составляющей мира, но и по исходному отвержению материализмом религии и религиозных мнений.
Можно даже сказать, что материалистическая ориентация привнесла в видимый мир смерть через отпадение Адама от Источника Жизни, от Бога. Тяготясь ощущением собственной смертности, человек хочет заглушить его ощущениями телесными. Спасаясь от смерти, человек «и жить торопится, и чувствовать спешит», приближая и укрепляя власть смерти над собой своими же собственными согрешениями. И чем сильнее ощущение смерти душевной, тем с большей силой человек устремляется к ней, в заблуждении своем, в поисках сильных и разнообразных чувственных удовольствий и ощущений.
А православная ориентация избавляет человека от ощущения смерти и не понуждает его искать все новых и новых подтверждений того, что он все еще живет.
